Она с досадой заглядывает в кадку с водой. В свете полной луны оттуда на него глядит её отражение. Правда ли её родная матушка была так красива, как говорит Берн? Если судить по Лаббéрт, то ничего особенного.

Девушка тяжко вздыхает и разбивает водную гладь кулаком. Холодные брызги летят в лицо, заставляя чувствовать озноб.

— Не спится? — отец появляется в проёме сеней. Лаббéрт нехотя зачерпывает воду и подносит к лицу.

— Да вот, жарко стало. Решила умыться, — отвечает она и вся внутренне напрягается от холода.

Будто зная, что Лаббéрт чувствует на самом деле, Берн подходит и набрасывает ей на плечи свой плащ. Он виснет на ней, но хорошо греет. Лаббéрт разрывается между желанием сохранить свою легенду и остаться в тепле.

— Свежо стало по ночам, — задумчиво произносит Берн, глядя на звёздное небо. — Надень — прими за старческий каприз.

Лаббéрт кивает, кутаясь плотнее. Берн садится на крыльцо и некоторое время просто молчит. Ждёт чего-то? В душе Лаббéрт вновь появляются сомнения. Она вздыхает и закусывает губу. Никогда ещё она не чувствовала себя настолько неуверенно.

— Ата?

— Да?

— А как ты понял, что полюбил маму? — зачем-то спрашивает она, хотя собиралась поговорить совсем о другом.

— Нас друг другу сосватали, — отвечает Берн. — И сначала она очень боялась меня. Примерно, как ты своего первого жениха.

При упоминании о прошлом Лаббéрт краснеет. Радуется тому, что темно и никто не видит.

— Я думал: «Неужели я такой дикий и страшный, как обо мне говорят?» Захотелось показать ей, что я бываю и другой — добрый и заботливый.

Лаббéрт кажется, что только незрячий не заметил бы, насколько мягкосердечным бывает Берн. Любой другой отец давно бы высек Лаббéрт за все её выходки.

— Но правда в том, что я не был тогда ни добрым, ни нежным, — грустно усмехается отец. — Я был воином Его Величества. И всю свою юность и молодость провел в походах. Мне пришлось учиться быть другим с ней, понимаешь? И я радовался как ребёнок, когда у меня получалось. Когда вместо страха в глазах, я видел улыбку, то был по-настоящему счастлив. Вот так я понял, что люблю.

Лаббéрт со стыдом осознаёт, что её чувства куда более низменны, чем то, о чём говорит отец. Она присаживается рядом и тяжело вздыхает.

— Тебя что-то тревожит? — больше не спрашивая, а утверждая, произносит отец.

— Я чувствую что-то… к южанину, — неуверенно отвечает она. — Когда вижу его, сердце не на месте. И всё время стыдные мысли одолевают. Хочется обнять его.

Она снова краснеет и прячет лицо в полах плаща. Берн тяжело вздыхает.

— Видимо, сколько не убегай от себя, а природа всё равно возьмёт своё, — произносит задумчиво. — В том, что ты чувствуешь дурного ничего нет. Ты ведь молода. Кровь играет как вино.

— И что же мне делать? — совсем уж тихо спрашивает Лаббéрт, так и не поняв почему её кровь играет.

— Это уж как решишь. Можешь попробовать подавить свои чувства. А можешь попытаться прожить их. В обоих случаях тебе может быть больно. Однако люди всё же чаще выбирают действовать, чем бездействовать. Ведь так ты, по крайней мере, будешь знать, что пыталась.

Берн похлопывает её по плечу. Девушка в очередной раз изумляется отцовской мудрости. Вот бы и ей быть такой спокойной и рассудительной. Но пока всё, что она может — это вызывать на бой того, с кем хочется целоваться.

Отец уходит обратно в дом, а Лаббéрт продолжает смотреть на одинокую луну в небе. Она не хочет быть одна, хотя ещё совсем недавно ей казалось, что в этом нет ничего дурного. Запах Берна перебивает аромат южанина, но не полностью. Девушка неуверенно поднимается и идёт со двора прочь. И чем дальше она уходит из дома, тем больше холод окутывает её. Она подозревает, что всё дело в её сомнениях и страхах. Ведь идёт она ни куда-нибудь, а к Фалко. И лишь с одним единственным намерением — унять наконец это желание внутри.