— Я могу быть и острым, — приглушённо говорит Зинегин, резким движением сокращает расстояние между нами, хватает меня и прижимает к стене.

Кажется, однажды такая близость не закончилась ничем хорошим.

Я не хочу снова целоваться с ним.

Прикосновения этого мужчины омерзительны мне.

Я ненавижу его и не хочу проводить с ним время.

— Дети не товар, пойми ты, наконец. Мне не нужны никакие деньги мира без них. Я люблю своих детей, живу ими, и я не отдам тебе ни одного ребёнка. Если хочешь проявить себя заботливым и любящим папочкой, хоть и отправлял меня на аборт, когда сообщила о своей беременности, так попробуй сделать это иначе. Просто помогай детям. Я не против вашего общения, если ты сменишь тактику.

Зинегин хмыкает, после чего начинает ржать в голос, как возбуждённый конь, которого ужалила в одно место муха.

— Ты серьезно? Думаешь, я соглашусь на твоё предложение?

— Если хочешь стать отцом, тебе придется сделать это, — отворачиваюсь, потому что мне противно смотреть ему в глаза.

Бывший склоняется и шепчет мне на ухо, обжигая кожу своим горячим дыханием:

— Ты хочешь повоевать, Полина? На самом деле думаешь, что у тебя хватит на это сил?

— А ты уверен, что выйдешь победителем? — спрашиваю с вызовом и всё же вынужденно смотрю на него.

Наши взгляды скрещиваются, а губы находятся в паре сантиметров. Одно неловкое движение, и мы снова поцелуемся, чего я не хочу допустить. Не должна. Я оставила Олега в прошлом и не смогу простить его за тот ад, что он устроил мне в настоящем… Или?.. Я могу сделать вид, что готова пойти на всё, что могу даже простить его, чтобы бывший потерял бдительность, и мы с детьми смогли сбежать от него.

— Что скажешь, Зинегин? — спрашиваю приглушённым голосом, ставя из себя соблазнительницу, коей никогда не была.

Чувствую, как сильно колотится сердце мужчины и понимаю, что я на верном пути. Я симпатична ему как женщина, пусть мы и развелись. Об этом говорит всё тело мужчины, все его части, которые могут не просто говорить, а кричать о симпатии к женщине.

Прикусываю нижнюю губу, улыбаюсь и двигаю бровями, заигрывая с бывшим мужем, которого убила бы без капли сожаления.

18. Глава 17. Он

Шоколад в ее глазах топится, становится тягучей карамелью…Он затягивает меня в свой омут, как муху в мед, и нет никакой силы противостоять ей…Все внутри плавится, тянется, изгибается. Я точно знаю, что сделать, чтобы доставить ей удовольствие, отчего-то точно знаю, на какие точки нужно нажать, лизнуть, прикусить, чтобы она стонала от удовольствия, и точно знаю, что это и мне доставит невыразимое блаженство. Ибо нет ничего лучшего, чем видеть настоящую отдачу.

Я провожу носом по ее шее и ощущаю, как дрожит жилка под ухом и ощущаю, как ее тело начинает звенеть в предвкушении…

И мне самому остается сделать только одно: дотронуться. Прижать. Сдавить. Погладить.

Полина прикрывает глаза и томно произносит еле слышно:

— Олееег…

И от этого имени меня будто окатывает колодезной водой с головы до пят. Чувствую такое омерзительное чувство, как будто бы меня уличили в воровстве и осмеяли прилюдно.

“Олееег”. Лучшего противовозбудителя и не придумаешь.

Отшатываюсь от девчонки в сторону и замечаю, как в ее глаза мелькает неудовольствие. Она недовольна! Она! Не довольна! А я?!

— Моей лучшей помощью детям станет то, что я заберу их у тебя. От матери, которая не может позаботиться даже о простых вещах, — говорю сипло и кратко.

Глаза Полины наполняются болью, но она сразу же сменяется яростью.

— Я! Только я могу быть лучшей матерью для них! Иного быть не может! — пытается она докричаться до меня. Но все бесполезно. Моя цель ясна, путь четкий и прямой.