Караванщики приняли бой в пешем строю. Стали спинами к телегам, выставив перед собой частокол пик. Изготовились выдержать натиск конницы. Твердята видел, как их стойкость опрокинула первую, шальную атаку, видел идущих в атаку русичей, их высоких крепких коней. Они-то и сделали возможными и победу, и грабёж, последовавший за ней. Один из коней, исполинского роста, невероятной прыти жеребец, несший на спине достойного себя всадника, ухитрился миновать частокол пик. То ли караванщик дал слабину, отпустил древко, пал под ноги коню, то ли конь взмыл с разбега так высоко, что перескочил острия пик, не поранив брюха. Видно, Божий промысел был таков: оказаться свирепому бойцу в тележном круге, отбиться любой ценой. Ох, как завертелся его конь! Сразу видно, не в одной схватке принимал участие! Стрелы, копья, лезвия мечей и сабель отскакивали от его брони. А всадник на его спине крушил всё и вся огромной палицей. Твердята кинулся на врага, подставил под палицу тяжкий щит, и тот рассыпался в щепы после второго удара. Кованый обруч со звоном упал под ноги коням. Колос оскалился, завопил на противника, вскинул тяжёлые копыта, но вороной враг не отступил, кинулся в схватку, словно в воду, ударил копытами в бок. Колос покачнулся, и Твердяте с немалым трудом стоило усидеть в седле. Кони становились на дыбы, били друг друга копытами по нагрудникам. Колос ухитрился укусить врага за шею, нашёл же незащищённое место! Тот вскинулся, закричал, как ужаленный, затряс головой. Тут-то Твердята и ударил его всадника мечом поперек высокого шелома. Искорежённый доспех покатился наземь, обнажив голову витязя. Гневно сверкнули на Твердяту глубокие чёрные очи. Лицо всадника показалось купцу очевидно русским и смутно знакомым. Черноокий всадник ударил пятками коня, унёсся проч. А Колос завертелся в гуще разгоревшейся схватки. Степные всадники снова и снова накатываясь на цепь новгородцев, разорвали их строй. Схватка превратилась в резню. Запылал войлок, прикрывавший товар на телегах. Падали замертво новгородские дружинники. Твердятин меч оказался унесён степным конём – лезвие застряло меж кольчужных пластин раненного Демьяном Фомичом всадника, но новгородец ухитрился поднять с земли обронённую кем-то булаву. Не успел он нанести и дюжины ударов по головам и плечам, охваченных кровавым азартом врагов, как случилась настоящая беда. Кто-то вёрткий да цепкий, будто репей окаянный или шершень с огромным жалом, вскочил на круп коня, умастился у Твердяты за спиной. И как ухитрился-то поранить Колоска ножиком или шильцем? Бог знает! И рана-то пустяковая, но конь обезумел, взвился, запрыгал, как чумовой, скинул с себя безвестного вредителя, затоптал, забил копытами. Твердята, конечно, снова смог в седле удержаться, но булаву потерял. Между тем схватка стала утихать. Новгородцы несли ужасные потери, и степняки не столько уж с ними бились, сколько тушили горевшие телеги, желая завладеть добром. Твердята, едва совладав с конем, принялся оглядываться в поисках товарищей и оружия. Он выдернул из земли потерянную кем-то из караванщиков пику. Неподалёку, на окровавленной траве, он приметил иссечённое ударами тело лесника Силы. Борода его и усы слиплись от кровушки, руки сжимали поверженного врага в последнем, почти любовном, объятии. Лицо и уши степняка были искусаны, изорваны в клочья, на горле, между краем кольчуги и плюгавой бородёнкой, зияла огромная рваная рана. Твердята потянул на себя пику. Древко её оказалось скользким от крови.