– Эх, мочи нет! – рявкнул Твердята. – Оба вы люди зрелых лет, семейственные, серьезные! Оба седыми бородами украшены, а ведёте себя, как дети малые! Или хуже того! – Твердята помолчал. – С самого Чернигова собачитесь! Тебя, Каменюка, я нанял с дружиной мой караван охранять. Так будь послушен – выполняй мои указания. А ты, Дорофей Брячиславич, если семье черниговского князя предан – ищи его родича! Эх, Миронег, Миронег! Где ты, мил друг! Ау!

– Позволь пойти в степь…

Твердята обернулся. Ах, как блистали фиалковые очи Тат в обрамлении жёлтого платка! Демьян привык и к странному, иссеченному шрамами лицу половчанки, и к её немногословию, и к надёжности привык.

– Ты скоро вернешься? – спросил он попросту.

– Я поскачу на Касатке, Деян, – она неотрывно смотрела ему в глаза, поглаживая золотистую кобылку по шее.

– Найди блаженного! – Твердята, приложив руку к груди, склонил голову. – Если живого привезёшь, то даю слово – высеку, а коли мёртвого – похороним!

Твердята кивнул и пустил Колоса шагом, нагоняя переднюю повозку каравана.

– Всех околдовала, – услышал он за спиной ворчание Дорофея Брячиславича. – И блаженного, и торгаша – всех вокруг пальца обвела!

С севера натягивало грозу. Воздух застыл, птицы умолкли, исчезла и мелкая кусачая сволочь, постоянно донимавшая скотину своим докучливым вниманием. Твердята дал волю Колосу, и конь помчался во весь опор, всё шибче перебирая мощными ногами. Знойный ветер обжигал лицо Твердяты, но издали уже тянуло речной свежестью. Колос чуял её, нёсся в бешеном галопе. Они далеко обогнали караван, неслись, не разбирая дороги по широкой степи, перескакивая через сусличьи горки. Твердята слышал лишь дробный топот да отдалённые громовые раскаты. Демьян Фомич надеялся: совсем скоро они увидит переславльский посад, высокий частокол, сторожевые башни, а над ними – колокольню с крестами на полотнище чистых небес. Словно потакая его надеждам, под ноги Колосу бросилась узкая стёжка, конь замедлил бег, перешёл на борзую рысь.

– Опасаешься потерять тропку, друже?! – захохотал Твердята.

Конь лишь прядал ушами и принюхивался. К дробному топоту добавились иные звуки: плеск воды, деревянный скрип. Так поскрипывают речные суда, когда трутся друг о дружку бортами. Всё так и оказалось: пологий, поросший ивняком бережок, частокол корабельных мачт, пристань, странное безлюдье кругом. Неужто грозовые тучи над северным горизонтом успели распугать переславльцев? Над берегом стёжка уходила влево, бежала вдоль берега к широким, окованным железом воротам. Сторожевые башни смотрелись в гладкую воду. Раскаты грома слышались всё ближе. Твердята спешился в виду посада. Колос потянул его к реке.

– Погоди! – придержал коня купец. – Не пей! Остынь!

Он повёл Колоса в поводу на гребню невысокого вала. Твердята хорошо знал дорогу. Внизу, под скатом вала извивался сонный Трубеж. Он, так же как Твердята, поспешал неторопливо, сочился в зарослях осоки, шептался с прибрежными деревами, шелестел, зазывал за собой раствориться в водах большой реки. Твердята знал: большая река совсем близко. Днепр ждёт его, а встретив, станет заманивать, кликать по имени, уговаривать, припоминать стародавние времена, когда ходил купец от Киева до Понта на крутобоких ладьях. Напомнит о лихой охоте в плавнях, об отважных товарищах. За кем гонялись они? Лисицу ли желали изловить? Ретиво носились за ней, словно то не зверь был, а самая желанная Божья милость. Припомнил и гигантских налимов, выловленных на удачу юным княжичем Володарем. Эх, Володарь Ростиславич! Отважная, забубённая душа! Где-то ныне гонит дичь непутёвый Рюрикович? В каких краях щиплет траву белогривый Жемчуг?