– А у нас холодища. Муж в перчатках ходит: артрит.
– А мой в одной майке. А что – тепло!
– А у нас холод собачий. Ну, всего хорошего, Галина Львовна.
– До свидания, Мария Степановна.
И они отошли друг от друга с улыбками, потому что ничто не вызывает так скоро улыбку, как общение людей друг с другом на одну тему при условии взаимопонимания и добросердечия. Будем же и мы такими людьми, как Мария Степановна и Галина Львовна!
7 ноября 1994.
Комната смеха
Я был ребенком пригородным, и поэтому в городе мне стоило палец показать – и уже смеюсь, потому что в городе все по-другому, все иначе.
Меня привезли в парк. Качели, карусель, колесо обозрения, комната смеха.
Комната смеха.
При входе там простое зеркало. Глянешь в него мельком: ну, вот он я, обычный и привычный, – и скорей к кривым зеркалам, смеяться тому, как выпячивается живот, как растягивается вширь или вдоль физиономия, как становишься дугообразным, как ноги вдруг отпрыгивают вбок от тела. Умора в общем. Я смеялся до упаду. Отсмеявшись, хотел уже уйти, но решил еще раз заглянуть в то, нормальное зеркало при входе – чтобы убедиться, что ничего со мной не сделалось, я такой же, каким и был до этого.
Однако, на меня смотрел из зеркала совсем другой человек. Вернее, тот же, но взгляд мой на этого человека изменился. Я с интересом рассматривал свое веснушчатое не шибко красивое лицо, косой белесый чубчик, голову в целом, похожую на огурец, костлявые свои плечи, тонкие руки, косолапые ноги в штанах, пузырящихся на коленях… Я показался себе каким-то чужим, посторонним и даже более странным, чем был в фантастических зеркалах. Вышел я из комнаты смеха притихший, подавленный, чего-то не понимающий. Испуганно-счастливый.
Миновало много лет. Время от времени я тайком прихожу в комнату смеха. Кривые отражения меня уже не смешат: скучен стал, невосприимчив к простым чудесам. И тем не менее, я с надеждой подхожу к обычному зеркалу: вдруг вернется то детское чувство неузнавания себя и видения себя – как нового?
Нет. Я тот же, какой и вошел.
Жаль.
И пусть я знаю, что на самом деле это не так, что человек меняется каждую секунду, – это не утешает…
Вера и правда
– Поверьте мне, пожалуйста! – просил Катин Елизаветина. – Я ведь правду говорю!
– Не может это быть правдой! – огрызался Елизаветин. – Не может!
– Да почему?
– А потому! – поставил точку Елизаветин. – Если умный, сам поймешь. А если дурак, то зачем я буду с дураком разговаривать?
Катин бросился к Марьину.
– Поверьте мне! – закричал он. – Ведь я правду говорю!
Марьин сухо сказал:
– Никогда вы правду не говорили.
– С чего это вы взяли, что я никогда правду не говорил? – изумился Катин.
– Это всем известно! – парировал Марьин и тут же занялся делом.
А Катин ворвался к Надеждину.
– Ну, уж вы-то мне верите? – стукнул он в отчаянье кулаком по столу. – Я ведь правду говорю!
– Может, и правду, – доброжелательно сощурился Надеждин. – Но посуди сам, чудак. Поверишь тебе один раз, значит, и другой раз верить надо. Так сказать – по инерции. А ты возьмешь да и соврешь!
– Не совру я! Я всегда буду только правду говорить!
– А вот и соврал! – уличил его, смеясь, Надеждин. – Допустим, ты мой родственник, врачи тебе сказали, что я смертельно болен. Ну? – скажешь ты мне правду? А? А? А?
Катин тихо вышел, но тут же опять взволновался и помчался к самому Светланову.
– Все! – сказал он. – Все! Отвечайте: верите вы мне или нет? Я ведь правду говорю! Или – все!
Светланов подумал и сказал:
– Не верю.
– Почему?!
– А неохота…
Тогда Катин побежал к своей маме, упал к ней на колени лицом и зашептал со слезами: