Она замолчала, и несколько секунд они просидели в молчании – она накалывала на вилку последние кусочки мясного пудинга и ждала, когда он заговорит.

– Пойдем отсюда, – произнес он внезапно.

Взгляд Марши посуровел.

– Это еще почему? Я тебе надоела?

– Нет, но мне здесь не нравится. Мне не нравится сидеть здесь с тобой.

Марша, без единого слова, сделала знак официанту.

– Сколько с нас? – спросила она деловито. – Я плачу за пудинг и за имбирное пиво.

Хорас ошарашенно наблюдал, как официант производит расчеты.

– Послушай, – начал было он, – я, вообще-то, собирался за тебя заплатить. Я же тебя пригласил.

Марша с полувздохом поднялась из-за стола и пошла к выходу. Хорас, с выражением сильнейшей озадаченности на лице, положил на стол купюру и двинулся следом, вверх по лестнице, потом через вестибюль. Он нагнал ее возле лифта, и они встали лицом к лицу.

– Послушай, – повторил он, – я же тебя пригласил. Я что, тебя чем-то обидел?

В глазах ее мелькнуло изумление, потом взгляд смягчился.

– Ты грубиян, – проговорила она медленно. – Ты хоть сам понимаешь, как ты невоспитан?

– Я ничего не могу с этим поделать, – ответил Хорас с обезоружившей ее прямотой. – Видишь же, что ты мне нравишься.

– Ты сказал, что тебе не нравится сидеть со мной.

– Действительно, не нравится.

– Почему?

В серых дебрях его глаз вдруг полыхнуло пламя.

– Потому что это так. Потому что ты уже стала моей привычкой. Я в последние два дня почти ни о чем больше не думал.

– Ну, если ты…

– Подожди минутку, – прервал он ее. – Я должен тебе кое-что сказать. А именно: через полтора месяца мне исполнится восемнадцать. И когда мне исполнится восемнадцать, я приеду в Нью-Йорк повидаться с тобой. Есть в Нью-Йорке какое-нибудь место, куда мы сможем пойти и где вокруг не будет толпы людей?

– Разумеется, – улыбнулась Марша. – Приезжай ко мне на квартиру. Если хочешь, уложу тебя на кушетке.

– Я не могу спать на кушетках, – ответил он резко. – Но я хочу с тобой поговорить.

– Да пожалуйста, – отозвалась Марша. – У меня на квартире.

Хорас от волнения засунул руки в карманы.

– Ладно, главное – увидеть тебя наедине. Я хочу поговорить с тобой так же, как мы говорили у меня.

– Сладенький мой! – воскликнула Марша со смехом. – Так ты просто хочешь меня поцеловать?

– Да, – чуть ли не выкрикнул Хорас. – Я тебя поцелую, если ты этого захочешь.

Лифтер таращился на них с упреком. Марша шагнула к решетчатой двери.

– Я пришлю тебе открытку, – сказала она.

Хорас смотрел на нее диким взглядом:

– Да, напиши мне открытку! Я приеду после первого января. Мне уже исполнится восемнадцать.

И когда она шагнула в кабинку, он загадочно, но и несколько вызывающе кашлянул, обратившись к потолку, а потом стремительно зашагал прочь.

И вот он опять появился. Она увидела его, едва бросив взгляд на беспокойную манхэттенскую публику, – он сидел в первом ряду, чуть подавшись вперед, не спуская с нее серых глаз. И она поняла, что для него лишь они двое существуют в мире, где ряд густо нарумяненных лиц кордебалета и дружные завывания скрипок столь же незримы, как пудра на мраморной Венере. Это вызвало у нее инстинктивный протест.

«Глупый мальчишка!» – торопливо произнесла она про себя и не стала выходить на бис.

– Чего они хотят за сотню в неделю – чтобы я крутилась без остановки? – проворчала она себе под нос за кулисами.

– Чего с тобой, Марша?

– Да сидит там в первом ряду один зануда.

По ходу последнего действия, пока она дожидалась своего выхода, на нее внезапно накатил приступ страха перед зрителями. Обещанную открытку она Хорасу так и не отправила. Накануне вечером она сделала вид, что не замечает его, – выскочила из театра сразу после своего номера и провела бессонную ночь, воскрешая в памяти – как воскрешала уже не раз за последний месяц – его бледное, сосредоточенное лицо, его худощавую мальчишескую фигуру, его безжалостную, потустороннюю отрешенность, которая ей казалась столь притягательной.