Я позвонил Дэйзи через полчаса после того, как мы нашли его, набрал ее номер машинально, на автомате. Однако они с Томом уехали сразу после полудня и взяли с собой вещи.
– И что, не оставили адреса?
– Не оставили.
– Можете сказать, когда они вернутся?
– Не могу.
– Куда они могли поехать, как вы думаете? Как мне найти их?
– Не знаю. Не могу сказать.
Я хотел привести кого-нибудь к нему. Я хотел зайти к нему в комнату, где он лежал, и заверить его: «Я обязательно приведу кого-нибудь к тебе, Гэтсби. Не волнуйся. Просто доверься мне, и я приведу кого-нибудь к тебе…».
Телефона Мейера Вольфсхайма в телефонной книге не оказалось. Дворецкий дал мне адрес его конторы на Бродвее, и я позвонил в справочное бюро, но когда у меня уже был нужный номер, было уже далеко за пять часов вечера, и никто на звонки не отвечал.
– Вы будете звонить еще раз?
– Я звонил им уже три раза.
– Это очень важно.
– Сожалею, но, боюсь, там никого нет.
Я вернулся в гостиную, и на какое-то мгновение подумал, что все они – случайные посетители, все эти чиновники, которые внезапно заполнили комнату. Но, когда они отвернули край простыни и посмотрели на Гэтсби, на его застывшие глаза, его протест продолжил звучать в моих ушах:
– Слушай, старик, ты должен привести кого-нибудь ко мне. Ты должен постараться. Я не могу проходить через это все один.
Кто-то начал задавать мне вопросы, но я убежал от него и, поднявшись на второй этаж, начал поспешно рыться в незапертых ящиках его письменного стола: он никогда мне однозначно не говорил, что его родителей уже нет в живых. Но там не оказалось ничего – лишь фотография Дэна Коди, символ забытого убийства, который смотрел пристально со стены.
На следующее утро я отправил дворецкого в Нью-Йорк с письмом к Вольфсхайму, в котором запрашивал информацию и просил его срочно приехать на ближайшем поезде. Эта просьба показалась мне излишней, когда я ее написал. Я был уверен, что он ужаснется, когда откроет газеты, точно так, как я был уверен в том, что от Дэйзи придет телеграмма еще до полудня, но ни телеграммы, ни мистера Вольфсхайма так и не появилось: не приехал никто, только появилось еще больше полицейских, фотографов и газетчиков. Когда дворецкий принес ответ от Вольфсхайма, у меня уже начало расти ощущение какой-то солидарности с Гэтсби в презрении к ним всем, ощущение того, что мы бросаем им всем вызов.
Дорогой мистер Каррауэй! Для меня это был один из самых страшных ударов в моей жизни, и я даже с трудом могу поверить, что это вообще на самом деле произошло. Такой сумасбродный поступок, который совершил этот человек, должен всех нас заставить серьезно задуматься. Я не могу приехать сейчас, так как я завязан в одном очень важном деле и не могу впутываться в это сейчас. Если будет что-то, что я смогу сделать немного позже, сообщите мне в письме и передайте через Эдгара. Я едва понимаю, где нахожусь, когда слышу о подобном; я совершенно поражен и сражен этим страшным известием.
Искренне ваш,
Мейер Вольфсхайм
И ниже мелким почерком:
Сообщите мне о похоронах и проч. совершенно не знаю ничего о его близких.
Когда телефон зазвонил вечером того дня и телефонистка междугородной связи сказала, что на линии Чикаго, я подумал, что это, наконец, звонит Дэйзи. Однако на другом конце провода послышался мужской голос, очень тихий и отдаленный:
– Это Слейл…
– Слушаю вас. – Фамилия была незнакомой.
– Ну и новость, не так ли? Ты получил мою телеграмму?
– Не было никаких телеграмм.
– Молодой Парк в беде, – быстро затараторил он. – Они повязали его, когда он передавал облигации из-под прилавка. Они получили циркуляр из Нью-Йорка со всеми номерами за пять минут до того. Может, ты что-нибудь знаешь об этом, а? Никогда не знаешь, на что наткнешься в этих провинциальных городах…