Теперь я понимаю, что при других обстоятельствах этот разговор мог бы стать причиной одного из моих серьезных разладов с самим собой из-за заманчивости предложения. Но, поскольку это предложение было сделано очевидным и бестактным образом за услугу, которую я должен был оказать, у меня не было иного выбора, как тут же пресечь всякий разговор об этом.

– У меня работы по горло, – сказал я. – Я, конечно, очень признателен тебе за предложение, но никакой дополнительной работы я взять на себя просто физически не могу.

– Тебе не придется иметь никакого дела с Вольфсхаймом. Очевидно, он подумал, что я отказываюсь из-за того «гонтагта», который был с нами за обедом, но я заверил его, что он ошибается. Он подождал еще немного в надежде, что я начну разговор, но я был слишком погружен в свои мысли, чтобы отвечать, поэтому он нехотя пошел домой.

Этот вечер вскружил мне голову и сделал счастливым; мне кажется, я погрузился в глубокий сон уже с самого порога моего дома. Поэтому я не знаю, ездил Гэтсби на Кони-Айленд или нет, или как долго он еще «заглядывал в комнаты», а дом его светился ярким светом. На следующее утро я позвонил Дэйзи из офиса и пригласил ее на чай.

– Только не приводи с собой Тома, – предупредил я ее.

– Что?

– Тома не приводи.

– Том? А кто такой Том? – спросила она невинным голосом.

В назначенный день шел проливной дождь. В одиннадцать часов какой-то человек в плаще, таща за собой газонокосилку, постучал в мою входную дверь и сказал, что мистер Гэтсби прислал его сюда покосить мне траву. Это напомнило мне о том, что я забыл сказать моей финке, чтобы она вернулась, и я отправился на машине в поселок Уэст-Эгг искать ее в залитых и выбеленных дождем переулках, а также купить несколько чашек, лимонов и цветов.

Цветы покупать мне не было необходимости, так как в два часа от Гэтсби прибыла целая оранжерея с многочисленными вазами. Еще через час входная дверь нервно открылась, и Гэтсби в белом фланелевом костюме, в серебристой рубашке и золотистом галстуке поспешно вошел в комнату. Он был бледен, и под глазами у него виднелись признаки бессонной ночи.

– Все в порядке? – сразу же спросил он.

– Трава выглядит красиво, если это ты имеешь в виду.

– Какая трава? – спросил он безучастно. – Ну, та, что во дворе. – Он выглянул в окно, чтобы посмотреть на нее, но, судя по его выражению лица, я не думаю, чтобы он что-то увидел.

– Смотрится очень хорошо, – рассеянно заметил он. – В одной из газет написали, что, по их мнению, дождь прекратится к четырем часам. Кажется, это был «Джорнэл». Скажи, у тебя все есть, что нужно к… чаю?

Я повел его в буфетную, где он взглянул несколько неодобрительно на мою финку. Вместе мы пристально рассмотрели двенадцать лимонных пирожных из деликатесной лавки.

– Этого хватит? – спросил я.

– Да, конечно! Конечно! Отличные пирожные! – и прибавил зачем-то: «…старик».

Дождь утих примерно к половине четвертого, превратившись в сырой туман, через который прорывались редкие капельки, похожие на росинки. Гэтсби просматривал отсутствующим взглядом книгу Клэя «Экономика», вздрагивая от тяжелых шагов финки, сотрясавших пол кухни, и напряженно всматриваясь время от времени в туман за окнами, будто там происходили одно за другим какие-то невидимые, но тревожащие события. Наконец, он встал и сообщил мне неуверенным голосом, что идет домой.

– Почему так?

– Никто на чай не идет. И уже очень поздно! Он посмотрел на часы, как будто его очень ждут еще в каком-то другом месте. – Я не могу ждать весь день.

– Не глупи; еще только без двух минут четыре.