– Это не полицейская овчарка, – сказал Том.

– Нет, это, конечно, не чистая полицейская овчарка, – сказал старик с разочарованием в голосе. – Это больше эрдельтерьер. Он провел рукой по коричневой махровой шерсти холки. – Взгляните на эту шерсть. Посмотрите, какая она длинная. Эта собака никогда не будет беспокоить вас простудами.

– Ой, она такая миленькая! – сказала миссис Уилсон восторженно. – Сколько за нее?

– За эту собаку? – он посмотрел на нее восхищенно. – За эту собаку я прошу десять долларов.

Эрдель – несомненно, в нем было что-то от эрдельтерьера тоже, хотя лапы его были ужасающе белыми, – перешел из рук в руки и улегся на коленях у миссис Уилсон, которая с восторгом принялась гладить простудоустойчивую шерсть.

– Это мальчик или девочка? – спросила она деликатно.

– Эта собака? Это мальчик.

– Это сука, – сказал Том решительно. – Вот тебе деньги; пойди и купи на них еще десять таких щенков.

Мы подъехали к Пятой Авеню, которая представляла собой настолько теплый, мягкий, почти пасторальный ландшафт в этот летний воскресный вечер, что я бы не удивился, если бы увидел большую отару овец за углом.

– Притормози, – сказал я, – я должен проститься с вами здесь.

– Ничего ты не должен! – тут же возразил Том. – Миртл обидится, если ты не зайдешь к нам в квартиру. Не так ли, Миртл?

– Едем! – скомандовала она. – Я позвоню моей сестре Кэтрин. Она очень красивая девушка по словам тех, кто не может не разбираться в красоте.

– Нет, я хотел бы зайти, но…

Мы поехали дальше, снова сокращая путь через парк по направлению к Западной сотне кварталов. На 158-й улице машина остановилась у одного «ломтя» в длинном ряду нарезанного на ломти белого «торта» из многоквартирных домов. Окинув окрестность царственным взглядом жителя, возвращающегося домой, миссис Уилсон взяла в охапку свою собачку и прочие покупки и надменной походкой вошла в дом.

– Я хочу позвать семейство Мак-Ки, – объявила она, когда мы поднимались в лифте. – И, конечно же, я должна позвать и свою сестру также.

Квартира находилась на последнем этаже и состояла из маленькой гостиной, маленькой кухни, маленькой спальни и ванной комнаты. Гостиная была заставлена до самых дверей обитым гобеленами мебельным гарнитуром, несуразно большим для нее, так что двигаться по ней означало постоянно натыкаться на картины девушек, прохаживающихся в садах Версаля. Из картин единственной была увеличенная до размытости фотография какой-то курицы, сидящей на размытом пятне скалы. Однако, если отойти и посмотреть на нее издали, курица превращалась в дамскую шляпку, из-под которой в комнату сверху вниз грозно смотрело лицо толстой пожилой дамы. На столе лежало несколько старых номеров «Городских сплетен» рядом с романом «Симон, называемый Петром», а также несколькими небольшими скандальными журналами Бродвея. Первым делом миссис Уилсон уделила внимание собаке. Апатичный мальчик-лифтер принес коробку, в которой было полно соломы и немного молока, и в которую он по собственной инициативе положил еще банку с большими и черствыми собачьими галетами, одна из которых безуспешно растворялась в блюдце с молоком весь вечер. Тем временем Том достал бутылку виски из запирающегося бюро.

За всю мою жизнь я напивался всего два раза, и второй раз – в тот вечер, поэтому все, что там происходило, покрыто для меня какой-то темной, туманной дымкой, хотя и после восьми вечера квартиру продолжал заливать яркий солнечный свет. Сидя на коленях у Тома, миссис Уилсон позвонила нескольким людям по телефону; потом кончились сигареты, и я вышел за ними в аптекарский магазин на углу. Когда я вернулся, их в гостиной уже не было, и я осторожно сел в углу и прочел главу из «Симона, называемого Петром», и я не скажу вам, что это было: то ли какое-то совершенно жуткое чтиво, то ли это виски так исказили мое восприятие, потому что то, что я прочел, совершенно не укладывалось в мое представление о вещах.