Джон создал меня заново – так я это ощущаю. Всё, что я о себе знаю – я узнал от Джона.

Я хотел сжечь сюртук, но Джон мне не дал. Сказал:

– Я и так слишком многое забыл. Я не хочу забыть ещё и этот сюртук.

Так что я просто отдал его Джону и там он висит в шкафу наверху, в бывшей спальне его родителей. И каждый раз, когда я бываю у Джона, мы идём наверх, открываем шкаф и пытаемся вспомнить, что же мы ещё забыли?

И, чтобы избавиться от этого чувства, Джон рассказывает мне обо всём барахле, что скопилось в доме за годы – он ничего не выбрасывает, всё хранит и обо всём помнит. Он очень умный человек, мой друг Джон. Он мне сказал:

– Знаешь, парень, никакие сокровища мира не стоят нашей с тобой памяти, нашей дружбы, наших родных. Наша память – это ведь мы и есть.

И всё равно, каждый раз, приезжая, я удивляюсь, что он – вот снова – меня узнал. Я ведь его не узнаю. Всё, что я помню – это та старая прадедовская скамья из целого дуба. Каждый раз, приезжая в Банбури, я блуждаю по улицам в поисках этой скамьи. И успокаиваюсь, только когда нахожу её. Я вхожу в калитку и сажусь на эту скамью. И приходит незнакомец, всегда приходит – и начинает рассказывать мне обо мне и о себе. И я начинаю вспоминать себя и его – или придумываю нас заново.

Мы сидим рядом и курим, и Джон рассказывает мне о городе и о нашем детстве. Потом ведёт наверх и показывает этот проклятый сюртук. И останавливает меня, когда я пытаюсь включить свой миноискатель.

Или вот этот мой рассказ… Я не уверен, что помню это. Я даже не уверен, что помню себя в этой истории. Но, когда рассказываю – я всегда вплетаю в свой рассказ Джона. Он помнит меня, он рассказывает мне обо мне – и я придумываю его каждый раз заново. Потому что без этой памяти – его обо мне – есть ли я? А Джон говорит, что без моих воспоминаний о нём он был бы уже не он, а кто-то другой.

В лифте Степан перевел часы. На нужном этаже нахмурился, поправил рюкзак и бесшумной, упругой походкой устремился к столу. Напротив секретарши сунул руки в пустые карманы и принялся шарить там, как безбилетник при виде контролера. Катюша ухмыльнулась и покачала головой.

Офис уже звенел телефонами, кликал мышками, щелкал клавишами и шелестел голосами сотрудников. Над царившей какофонией громыхал и рычал басом охрипший голос начальника. Кто-то уже собирался на обед и ходил между столами, разминая руки и противно хрустя пальцами. Увидев шефа, раздающего указания совсем рядом с его предательски пустым креслом, Стёпа незаметно побледнел.

– Кузёкин?! – босс расплылся в ехидной улыбке и демонстративно посмотрел на цифры, подняв со стола фиолетового ежа с часами, встроенными в раздутое пузо. – Что-то ты рано сегодня.

– Ааа… щас… – Стёпа вынул мобильник, изобразил нечаянное удивление и повернул экран к шефу.

– Что, опять скажешь засосало?

– Ну да, похоже на то. Экология в городе такая… аномалии повсюду. Это ж, Петр Григорьевич, как повезет… может у меня стационарный засос по дороге где-то образовался… у меня вот друг, знаете, пока не просек, что засос в лифте… целую неделю ровно на сорок пять минут опаздывал. Представляете? А сейчас у них весь подъезд пешком ходит, по лестнице. А если этаж сороковой, бабульки там разные, это же…

– Кузёкин! Может тебе выходить раньше?

– Куда же раньше, Петр Григорьевич? Так рано автобусы не ходят и метро закрыто.

Босс нахмурился и засопел.

– Но я могу из дома работать… фрилансером…

– Еще чего, Кузёкин, так мы от тебя вообще ничего не получим. Лучше сразу в бухгалтерию за обходным, – ухмыльнулся шеф. – Задержишься.