Он увидел перед собой прессы и барабаны, через которые пропускают готовое платье. Подходит ли она близко к этим машинам? Может, и подходит. Откуда ему знать? Ей могли поручить заправлять корсажи и блузки в большой агрегат. Агрегат представлялся ему размерами с экипаж, белым, а не черным, с пастью, в которую пихали только что сшитые платья и блузки, чтобы он отглаживал и складывал их, извергая целые облака пара.

Наконец прозвучал гудок. Лукас подождал, пока мимо пройдет Джек Уолш и скажет: “Порядок”. Потом выключил машину и заторопился прочь. Он бежал по Ривингтон-стрит, прямо по мостовой, лавируя между подводами и экипажами.

Когда он добежал до здания компании “Маннахэтта”, оттуда уже вытекала река девушек и женщин, и, судя по их виду, в тот день никаких несчастий не произошло. Он принялся разыскивать в толпе Кэтрин. Несколько раз он обманывался – в голубых платьях они все были такими похожими. Они проходили мимо по двое и по трое, негромко переговариваясь, потягиваясь, сжимая и разжимая кисти рук. В конце концов он набрался смелости спросить одну из них, а затем и другую, не видели ли они Кэтрин Фицхью. Ни одна, ни другая такой не знали. В швейном цеху трудились сотни девушек, и знакомы с ней были только те немногие, которые работали по соседству. Издалека Лукас заметил в толпе Эмили Хофстедлер, пухлую и беззаботную, непристойно над чем‐то смеющуюся с подругой, но заговаривать с ней не стал. Он не будет с ней разговаривать ни о чем, а особенно о Кэтрин. Он спросил про Кэтрин еще у одной девушки, потом еще у одной. Некоторые в ответ улыбались и пожимали плечами, некоторые хмурились, а одна молоденькая брюнетка спросила: “А я не подойду?” Ее тут же со смехом утащили за собой подружки.

И тут он увидел ее. С ней была другая женщина, постарше, которая зачесала назад свои жидкие седые волосы и шла вытянув голову вперед, будто ее лицо спешило больше, чем остальное тело.

Лукас подошел к ним поближе и позвал:

– Кэтрин!

– Привет, Лукас, – сказала она, с безукоризненным терпением глядя на него.

– Как твои дела? Хорошо?

– Вполне. А твои?

Ну как на это ответить?

– Отчего бы я стал молиться? И благоговеть и обрядничать?

– Лукас, познакомься, это моя подруга Кейт.

Пожилая женщина наклонила голову.

– Кейт, это Лукас. Он брат Саймона.

– Сочувствую твоей утрате, – сказала Кейт.

– Спасибо, мэм.

– Ты хотел проводить меня до дому? – спросила Кэтрин.

– Да, если можно. – Он с трудом удержался, чтобы не схватить ее за руку.

– Кейт, похоже, у меня появился провожатый. Так что до завтра.

Пожилая женщина опять наклонила голову.

– До свидания, – сказала она. Ее лицо двинулось вдоль по улице, за ним последовало и тело.

Кэтрин встала подбоченившись.

– Лукас, хороший ты мой, – проговорила она.

– У тебя все в порядке.

– Как видишь.

– Ты позволишь пройтись с тобой?

– Я должна продать миску.

– Где она?

– У меня в сумочке.

– Не продавай миску. Оставь себе. Пожалуйста.

– Если хочешь, пойдем со мной.

Она пошла по улице, он пристроился сбоку.

Как ему было сказать ей? Как было сделать так, чтобы она поняла?

– Кэтрин, машины опасны, – сказал он.

– Могут быть опасными. Поэтому с ними надо быть осторожным.

– Опасны, даже если быть осторожным.

– Но ведь быть осторожными – это самое большое из того, что мы можем сделать, правда?

– Ты больше не должна ходить на работу.

– В таком случае, мой дорогой, куда прикажешь мне ходить?

– Ты ведь можешь шить дома, да? Можешь брать заказы.

– А ты знаешь, сколько за них платят?

Он не знал, сколько за что платят, кроме его собственной работы, да и это‐то узнал, только когда ему заплатили. Он шагал рядом с ней. Они вместе прошли через Вашингтон-сквер. Он нечасто здесь оказывался. Площадь лежала за пределами его мира; мальчишкам вроде него делать на ней было нечего. Вашингтон-сквер, как и Бродвей, была частью города в городе. Она лелеяла свой зеленый и пестрый покой, обрамленный дальними огнями, была местом, где прогуливались мужчины и женщины в платьях и пальто, где хромой нищий играл на флейте; где листья деревьев казались резным узором на фоне неба и пожилая женщина продавала с деревянной тележки мороженое; где ребенок размахивал алым флажком, который бился и развевался на ветру вразнобой с мелодией флейты, а флейтист в ответ флажку выставлял кончик рыжеватой бороды. Лукас пытался не отвлекаться на красоту площади. Он пытался оставаться самим собой.