Я взял в руки и прикинул на глаз вес массивной, толщиной в полпальца, витой короткой цепи – тянула грамм на сто, не меньше. Кроме того, в шкатулке лежали тоненькая длинная цепочка с, внутри пустым, без фотокарточек, медальоном, десяток разномастных колец и перстней с камнями и без, золотой крестик, несколько пар сережек, одни – крупные, массивные, с рубинами, а также мужские золотые запонки с аметистами. Неплохой набор! Тоже тянет не на одну тысячу.

Положив шкатулку на место, я перевел взгляд на дно шкафа. Там аккуратно выстроилась в ряд обувь певицы. Осенние и зимние сапожки, каких у нас тогда тоже еще не носили, из хорошей кожи, с металлическими пряжками-застежками и на замках-молниях. Сафьяновые остроносые полуботиночки; парадные, изящные туфельки из бардовой замши; невиданной доселе мной формы – белые босоножки, состоящие из платформы и каких-то длинных, золотистых ремешков. Одни, сероватого цвета, туфельки на тонюсеньких каблучках, с золотыми подковками на них, выделялись особо, и я даже взял их в руки, чтобы рассмотреть странную, чешуйчатую их поверхность. Наконец я понял: так это же змеиная кожа! Ого!

Последней вещью, занимавшей дно шифоньера, была красная, пошерканая балетка – давно забытая в обиходе вещь еще довоенного производства. В последний раз в живую точно такой же маленький чемоданчик, только коричневый, я видел у отца, он носил в нем обеды на завод, где работал начальником планово-экономического отдела – термос с чаем и бутерброды. К ручке балетки, на шелковом красном шнурке, был привязан еще один металлический ключик. Это – уже третий! Софья специально дразнила меня?

Делать нечего, назвался груздем – полезай в кузов. Я извлек балетку из шкафа и положил ее на стол. Отпер ключиком замки и, клацнув застежками, балетка распахнулась.

Правую ее часть занимали пакеты от фотопластинок с какими-то документами и фотографиями, которые я, из деликатности, рассматривать не стал, кроме одной цветной фотографии, лежащей на самом верху. Это была свадебная фотография. На ней была Софья, выглядевшая несколько более юной и более, что ли, тоненькой, нежели нынешняя – в белоснежном подвенечном платье и такой же белой воздушной фатой на голове. Ей на безымянный палец надевал кольцо моложавый мужчина, лет тридцати пяти – сорока, с холеным лицом, черными набрильянтиненными волосами, с аккуратным пробором, чернобровый и черноглазый, с упрямой складкой в межбровье, в черном же, шерстяном костюме. Белоснежную рубашку на шее затягивала, опять же, черная, шелковая бабочка.

Безусловно, это был Алекс Буяновский. Слева и справа от них, стояли, какие-то люди – девушка, в строгом, розовом панбархатном платье, расфуфыренная и яркая, от чрезмерной косметики на лице, и мужчина в темно-синем костюме, лица коего не было видно – только один, тоже строгий, пробор на голове. Мужчина этот склонился над столом и что-то подписывал. Свидетели – понял я. Позади этой четверки, полукругом, на фоне белой стены и мраморной колоннады, плотной стеной располагался разношерстный люд в праздничных одеждах – наверное, приглашенные во дворец бракосочетаний на регистрацию.

Со вздохом, как о чем-то недоступном, отложил фото и взял в руки увесистый пакет из непромокаемой пергаментной бумаги, перевязанный крест накрест голубой атласной лентой. Когда последний слой бумаги был убран, я с изумлением обнаружил в своих руках, холодящую тяжесть вороненого маленького пистолета, свободно умещавшегося на моей ладони. Это был ТК – «Тульский Коровин». Я узнал его – такой же, или почти такой же, был у моего дяди – бывшего офицера-фронтовика, служившего после войны начальником отдела кадров в «Сиблаге», где, по иронии Судьбы, тогда отбывал наказание и мой отец.