Господи, думаю я, да она же на шесть лет тебя старше! Без пяти минут бабушка. И ты почти четырнадцать лет верил, что отсутствие детей – это твоя вина!

Он прищуривается.

– Это правда. Она всегда меня обманывала.

– Она усомнилась в твоих мужских способностях. – Я на секунду закрываю глаза, потом выкладываю свой главный козырь. – Взять хотя бы, что она наплела русскому послу.

Его лицо каменеет.

– И что же?

Я делаю шаг назад.

– Как, ты не слышал?

– Что… она… ему… сказала? – Он поднимается.

Я изображаю глубокое сострадание, потом опять прикрываю глаза.

– На одном из своих приемов она заявила русским, что ты, по-видимому, импотент.

Брат свирепеет. Он кидается к двери, но я его опережаю и преграждаю дорогу, чтобы не дать уйти и схлестнуться с Жозефиной.

– Этого уже не исправишь!

– Пусти! – кричит он.

– Ты ничего не можешь сделать! Успокойся. – Я глажу его по лицу. – В эти слухи ни один серьезный человек не верит. А теперь, когда Мария Валевская носит твоего ребенка, кто ей вообще поверит? – Я беру его под руку и возвращаю к креслу у окна. – Открыть? Хочешь свежего воздуха?

– Нет! Свежий воздух вреден для здоровья. – Но его не оставляют мысли о русских. – Импотент! – бушует он. – Если я когда и отказался ее взять, то лишь потому, что был прямо от Мари!

Сестры от такого признания пришли бы в ужас, но у нас с Наполеоном друг от друга тайн нет. Я сажусь на край кресла и наклоняюсь к нему.

– Она просто распустила слух… Гнусную сплетню. Она всегда была непорядочной!

Конечно, он не может забыть, как она прятала от него счета, когда они поженились. Как ему пришлось продать конюшню – своих драгоценных лошадей! – чтобы оплатить ее причуды, которые продолжаются и поныне.

Он, конечно, богаче Папы Римского, но я никогда не прощу ей, что она его использовала. А еще – того, как она обошлась со мной…

– Это правильное решение – развестись.

– Да.

– Я… я ей завтра скажу.

Но я понимаю, что у него на уме. Привязанность брата к этой женщине противоестественна. В другие времена я бы задумалась, не околдовала ли она его.

– А можешь поручить это Гортензии, – небрежно бросаю я, будто меня только что осенило. И пусть тогда Жозефина рыдает, ей все равно его не отговорить. Потом я резко меняю тему, так, словно вопрос решен. – Сегодня вечером у меня прием в твою честь.

– Да, слышал.

Гости уже, наверное, собрались, и моя парадная гостиная полна смеха и аромата духов.

– А кое-кого я пригласила специально для тебя.

– Очередную гречанку?

– Нет, итальянку. Она блондинка и очень скромная. Не то что твоя старая карга. – Это мое излюбленное прозвище для Жозефины. Забавно, что по-французски оно звучит как «богарнель». – Идем? – Я встаю, зная, что, освещенная со спины, кажусь совершенно голой. Он ужасается:

– Так ты не пойдешь!

– Почему это?

– Это неприлично.

Я смотрю вниз.

– Пожалуй, сандалии стоит заменить.

– У тебя платье просвечивает!

– Но так одевались в Древнем Египте, – протестую я.

После завоевания Наполеоном Египта весь Париж помешался на фараонах. Одержав решительную победу в битве у пирамид, военные начали везти домой разные диковины: расписные саркофаги, алебастровые сосуды, маленькие резные фигурки из ярко-синего камня. В моем дворце в Нейи целых три комнаты заняты египетскими артефактами. И на каждый день рождения Наполеон дарит мне что-то новенькое. В прошлом году это была статуя египетского бога Анубиса. А за год до этого – женская корона из золота и лазурита. Когда-нибудь, когда я стану слишком дряхлой, чтобы устраивать празднества в честь брата, я обряжусь в египетский лен и украшу грудь и запястья золотом. А после этого умру с честью – как Клеопатра. Она не стала дожидаться, пока ее убьет Август Цезарь. Она сама распорядилась своим телом.