— Всех, кого знаю до сих пор не верят, что во Францию лечу. То есть, не на отдых, а работать, набираться реального опыта! — заявил Тимур и ловко подцепил палочками ролл с креветкой.

— Потом скинешь им фотки из офиса, сразу поверят, — почесал затылок Ярослав, валяясь на диване.

— Если время будет. График обещают жесткий, — напомнил Глеб.

Это была правда. По приезду нас ожидала и экскурсия в главном офисе, и возможность поприсутствовать на презентации новой игры. Все наши были просто в восторге от такой насыщенной программы. Я же старалась не накручивать себя раньше времени, хоть и понимала, что легко не будет. Новая обстановка, люди. Если я хотела и дальше заниматься тем, что у меня неплохо получалось, значит придется преодолевать психологические трудности.

Уже поздно вечером, пока Лиля была в душе, я аккуратно присела на край кровати и достала небольшую коробку, что стояла прямо под ней. В этой небольшой коробке хранилось мое прошлое, к которому я не прикасалась с того момента, как поселилась здесь. Я просто забыла о ней. Заставила себя забыть. И, возможно, не вспомнила бы, но встреча с матерью всё же оставила свой отпечаток.

У меня не было ответа на вопрос, почему же я не выбросила то, что могло причинить мне боль. Почему даже спустя такой огромный промежуток времени не осмелилась разблокировать его номер и перечитать все-все сообщения, что так и остались непрочитанными.

Единственное, что я сделала — проверила список поступивших. Его имя я найти так и не смогла. А это означало лишь одно — в мой универ он не поступил. Это был единственный раз, когда шторм снова проснулся и захлестнул меня с головой. Я не понимала, почему плакала. Наверное, от осознания, что мы больше не пересечемся. А надо ли было, это пересечение?

Лиля в ту ночь долго и терпеливо меня успокаивала. Без нее я бы гораздо тяжелее переживала свою истерику. После нее мысли о нем, о прошлом жестко были вычеркнуты, заброшены в самый дальний угол моей памяти. И вот я снова смотрела на свое прошлое. Его было немного: кулон с подвеской в форме маленького Нептуна и нераспечатанная машинка, которую я так и не успела подарить.

Под подбородком знакомо что-то больно стянулось, но я не стала гасить это чувство. Психотерапевт утверждает, что плакать — это нормально. Я прикоснулась лишь кончиками пальцев сначала к машинке, затем к кулону. Выбросить их мне бы ни за что на свете не хватило смелости. А снова забирать с собой в новый отрезок своей жизни, казалось, мазохизмом.

Втянув поглубже воздух, я закрыла коробку и отнесла ее к тем вещам, которые папа Лили должен был потом забрать. Голос разума утверждал, что я поступила правильно, прошлому нечего делать в будущем. Но тогда почему я ощущала себя так, будто оставила там, в коробке между машинкой и кулоном, кусок своего сердца? Еще теплого, пульсирующего, но неумолимо стремящегося к смерти? Почему спустя столько лет мне не стало легче? Получается, всё это бред про время и его целебные способности?

4. 4. Новая страница.

Чуть больше трех часов над землей и наш самолет наконец-то пошел на посадку в международном аэропорту Париж — Шарль-де-Голль. Пока я находилась между небом и землей, казалось, что вся моя жизнь на какое-то время будто зависла в невесомости. За эти три часа тридцать минут мне нужно было окончательно настроиться, оторваться от прошлого, чтобы потом снова опуститься на землю и начать свой новый жизненный виток.

Я не боялась предстоящих трудностей, потому что научилась с ними справляться. Не боялась чужой языковой среды. С этим всем вполне реально будет разобраться. Я просто вдруг почувствовала себя страшно одинокой. Рядом со мной сидела Лиля. Спереди — Ярослав с Тимуром, а сзади — Глеб. Помимо нашей команды в салоне самолета находилась еще куча людей.