Зубов на Дорошина не обиделся. Глупо обижаться на правду. Он в живописи и правда ни ухом ни рылом. Сначала просто негде было научиться, а потом все, что связано с искусством, стало вызывать такую жгучую боль, что Алексей бежал от нее как черт от ладана. Он вдруг понял, что в описании своего отношения к искусству использовал прошедшее время. Да, пожалуй, сейчас боль осталась, но была уже не жгучей, а тянущей, тупой, отдаленной, стихающей.

В жилище Волкова он прибыл во вполне благодушном настроении. В квартире, помимо Велимиры, оказался еще незнакомый мужчина лет сорока с копейками. По едва уловимому, но все-таки отчетливому сходству, Зубов понял, что перед ним отец девушки. Как, она говорила, его зовут? Ах да. Бронислав… Вот только отчество…

– Борисов Бронислав Петрович, – представился мужчина, избавив Зубова от неловкого выяснения. – Папа этой егозы.

– Зубов Алексей Валерьевич. Сопровождаете егозу, чтобы уберечь от неприятностей?

– А вы проницательны. Правда, от всего не убережешь, да с ее характером это и невозможно. Скорее, я тут из-за того, что делегирован моей мамой. Она очень волнуется за своего друга, коим является Савелий Игнатьевич, и обладает железным характером, так что мне пришлось отпроситься с работы, чтобы приехать сюда вместе с Мирой.

Мирой? Ах да, это сокращенная форма имени Велимира, которую, по всей видимости, используют домашние. Зубов тихонько покатал его на языке. Мира. А что? Ему нравится. Кстати, отчество у ее отца очень даже простое, ничего пафосного и изысканного. Ну да, это на детях и внуках балерина с железным характером могла отрываться сколько ей вздумается, а муж ей в свое время достался уже готовый. Велимира, кажется, говорила, что он был известным в Питере детским врачом. Нужно будет посмотреть в интернете. К делу, конечно, не относится, но интересно же.

– Бронислав Петрович, вы имеете представление, куда мог деваться знакомый вашей семьи, господин Волков?

– Дядя Сава? Не имею ни малейшего понятия. Он у нас вообще-то домосед. Из дома магнитом не вытащить. Продукты все на дом заказывает. Раз в неделю ездит в консерваторию, и все. Предпочитает, чтобы гости к нему являлись. Максимум, на что способен, – это доехать до нашей дачи, но и то только летом или на Новый год. Мы его всегда вместе отмечаем. И еще на день рождения моей матушки, конечно.

– На вашей даче можно отметить Новый год? То есть у вас зимняя дача?

– Да. Это, скорее, загородный дом. Мама там живет круглый год с тех пор, как вышла на пенсию. А мы с женой тоже переехали пару лет назад, чтобы не оставлять ее одну. Это в Репино, не так уж далеко. А наша городская квартира осталась в полном распоряжении Велимиры.

– Ты так об этом говоришь, словно хвастаешься, что я невеста с приданым, – сердито сказала девушка.

Сегодня она была одета все в те же широкие джинсы, только свитер оказался другой. Вчера был белый, Алексей запомнил, а сегодня серый, с большой мохнатой кошкой, морда которой возлежала на левой Велимириной груди – признаться, весьма красивой, – а хвост спускался по тоненькой спине, теряясь где-то в районе попки, тоже выпуклой. Фу ты, и куда это его занесло?

– Я просто уточняю, что наша семья, в основной своей массе, живет за городом, но дядя Сава, имея возможность проводить у нас все выходные, пользуется этим правом крайне редко, лишь в очень теплую погоду, а еще по праздникам.

– То есть у вас действительно крайне близкие отношения?

– Да. Его жена Нюточка была лучшей маминой подругой, так что новогодней традиции уже лет тридцать, если не больше. После смерти жены Савелий Игнатьевич остался один. Он не очень общительный человек, много лет Нюточка и наша семья были его единственным окружением. Не считая сестры и племянников. Конечно, у него бывают его ученики, но все-таки в дом допущены далеко не все, а уж о том, чтобы дядя Сава вдруг отправился к кому-нибудь из них, даже говорить не приходится.