– Да, доктор Ашер.

– Очень хорошо.

Ашер наблюдал, как молодой геолог встает, кивает и поворачивается к двери.

– Пол… – тихо позвал он.

Молодой человек обернулся.

– Сделай это прямо сейчас. И никому не говори. Ни одной живой душе.

Крейн поднял голову от цифрового планшета, на котором делал заметки пластиковым пером.

– И все? – спросил он. – Просто болят ноги?

Мужчина на больничной койке кивнул. Даже одеяло не скрывало его тела – высокого, хорошо сложенного. Цвет кожи у него был нормальный, глаза смотрели ясно.

– По десятибалльной шкале – насколько сильная боль?

Пациент немного подумал:

– По-разному. Примерно шесть. Иногда сильнее.

«Нефибрильная миалгия» – записал Крейн на планшете. Казалось невозможным – нет, это и было невозможно, – что два дня назад этот человек перенес микроинсульт. Он был слишком молод, кроме того, ни одно исследование ничего не показало. Отмечались только начальные жалобы – частичный паралич, неразборчивая речь.

– Благодарю, – произнес Крейн, закрывая планшет. – Я навещу вас, если будут еще вопросы.

И он отошел от кровати.

Хотя медицинское отделение на станции именовалось «пунктом», однако оно могло похвастать оборудованием, какому позавидовал бы любой госпиталь средней руки. Кроме сектора первой помощи, хирургических операционных и двух десятков палат имелись многочисленные отсеки для специального оборудования – от рентгенологического до кардиологического. Был и отдельный комплекс, где размещались рабочие помещения персонала и комнаты для совещаний. Там Крейн и получил небольшой, но хорошо оборудованный кабинетик, к которому примыкала лаборатория.

Среди новых пациентов, о которых говорила доктор Бишоп, только трое чувствовали себя настолько плохо, что их нужно было госпитализировать. Крейн уже побеседовал с двумя больными – сорокадвухлетним мужчиной, страдавшим рвотой и поносом, и вот этим, предполагаемой жертвой инсульта, и выяснилось, что ни один ни другой больше не нуждаются в стационарном лечении. Нет сомнения, доктор Бишоп просто держала их под наблюдением.

Крейн повернулся и кивнул Бишоп, стоявшей поодаль.

– Никаких признаков ишемического приступа, – сказал он, когда врачи вышли в коридор.

– Кроме начального состояния.

– Говорите, сами его наблюдали?

– Да. И все признаки ишемии были налицо.

Крейн помолчал. Пока он осматривал этих двоих пациентов, Бишоп говорила мало, но враждебность по-прежнему ощущалась. Ей бы не понравилось, если бы ее диагноз подвергли сомнению. Придется быть максимально тактичным.

– Самые разные состояния могут давать сходные симптомы… – начал он осторожно.

– Я проходила интернатуру в кардиологическом отделении и повидала немало больных с ишемией. Поэтому ни с чем ее не спутаю.

Крейн вздохнул. Недружелюбие Бишоп стало утомлять. Конечно, никому не понравится, когда вмешиваются в его работу, и, наверное, Мишель считает, что Крейн вторгся на ее территорию. Но дело в том, что медики на станции провели только самые поверхностные исследования, рассматривая каждую жалобу отдельно. Крейн был убежден, что если бы они копнули глубже, изучив проблему в комплексе, то смогли бы выявить нечто общее. И вопреки всему, что рассказала ему Бишоп, он по-прежнему считал, что все случаи так или иначе связаны с кессонной болезнью.

– Вы мне так и не ответили, – сказал он. – Здесь ведь есть гипербарическая камера?

Она кивнула.

– Я бы хотел поместить этого человека туда. Посмотрим, может быть, понижение давления и чистый кислород облегчат боли в конечностях.

– Но…

– Доктор Бишоп, Ашер сказал мне, что для обеспечения высокого давления здесь, на станции, используется секретная технология, пока не слишком опробованная в полевых условиях. Может быть, всему виной кессонка.