Кровь во мне играла, и я пылал жаждой мщения. У меня был упрямый и вспыльчивый характер, и он вынуждал меня освободить свою местность от тирана, тем более что я ратовал за справедливость.

Продумав план, я встал рано поутру, спрятал у себя под жилетом кинжал – вот этот самый (при этих словах он вытащил длинный и острый стилет) и отправился караулить его в окрестностях деревни. Я знал все его маршруты, знал его привычку обходить спозаранку весь свой округ. Причем обходил он его, подобно волку, вышедшему на охоту. Наконец он попался мне навстречу, и я набросился на него. Он был вооружен, но я одолел его, потому что он не ожидал нападения, да и я был сильнее его. Я нанес ему несколько тяжелых ударов, и он упал к моим ногам мертвым.

Удостоверившись в том, что я убил его, я поспешил вернуться в деревню. Но, к несчастью, столкнулся с двумя сбирами. Они спросили, не видал ли я их начальника. Я прикинулся, что не знаю, и сказал «нет». Они пошли дальше и через некоторое время принесли в Проседди его труп. Так как подозрение пало на меня, то меня заковали в кандалы и посадили в тюрьму. Так я просидел несколько недель, покуда князь, которому принадлежала наша деревня, не приказал предать меня суду. Мне прочли обвинение и представили свидетеля, который рассказал о том, что видел меня неподалеку от окровавленного тела, и таким образом меня приговорили к тридцатилетнему наказанию на галерах.

– Да будут прокляты такие законы! – воскликнул в сердцах разбойник. – И да будет проклято такое правление! Пусть тысяча проклятий падут на голову того князя, который так строго меня осудил, между тем как другие князья оставляют убийц в тысячу раз более виновных на свободе, покровительствуют им и даже защищают! Мое преступление было не чем иным, как любовью к отечеству и справедливости. Неужели мое злодеяние больше того, что совершил Брут, убив Цезаря ради свободы и справедливости?

Эта вспышка негодования у разбойника, уподобившего себя персонажу древней истории, была одновременно комической и величественной. По меньшей мере, он доказал, что знал историю своего отечества. Потом он успокоился и продолжил прерванный рассказ.

Меня отправили в оковах в Чивитта-Веккию. Я горел мщением. За шесть месяцев до этого я женился на молоденькой девушке, которую страстно любил и которая на момент моего ареста была беременна. Моя семья была в отчаянии. Все это время я тщетно пытался справиться с кандалами. Наконец я нашел кусок стали, который тщательно спрятал и из которого с помощью острого кремня сделал напильник. Ночью я принялся распиливать свои оковы, и мне удалось, разомкнув кольца цепей, счастливо бежать.

Несколько недель я бродил в горах и наконец нашел возможность тайно встретиться с женой. С того случая мы стали видеться довольно часто. Я решил стать атаманом разбойничьей шайки. Она долго уговаривала меня оставить это намерение, но, увидев, что я остаюсь тверд, поддержала меня и сама принесла мне кинжал. С ее помощью я собрал по соседству храбрых товарищей, которые давно дожидались случая уйти в горы и приняться за это ремесло. В скором времени наша шайка увеличилась. Мы достали оружие и получили возможность отомстить за свои обиды. До сего момента все шло удачно, и, если бы мы не ошиблись, посчитав тебя за князя, наше счастье было бы окончательным.

Так окончил разбойник свою историю. Во время рассказа он совершенно примирился со мной и объявил, что не сердит на меня за ошибку. Он даже обходился со мной по-приятельски и говорил, что хочет, чтобы я некоторое время провел в их обществе. Он обещал показать мне гроты, лежащие по ту сторону Веллетри, где обычно они отдыхают после своих дерзких вылазок. Он уверял меня, что они ведут там веселую, раздольную жизнь, хорошо едят и пьют и что им прислуживают красивые молодые девушки, которые могут служить мне прекрасными натурщицами.