Когда рассвело, меня разбудил голос атамана. Он отыскал меня среди спящих, приказал встать и следовать за ним. Когда я внимательно рассмотрел его лицо, оно показалось мне добрее вчерашнего. Он даже помог мне забраться на гору между кустарниками.

Тут во мне пробудился инстинкт живописца, и я позабыл все беды и опасности при виде восходящего в Абруццких горах солнца. На этих горах некогда Ганнибал раскинул свой лагерь, показывая своим воинам лежащий вдалеке Рим. Видно было весьма далеко. Небольшие тускуланские холмы, с их постройками и священными храмами, лежали внизу; по другую сторону Фраскати и Тускулы простиралась обширная Кампания, с рядами склепов, разрушенных каскадов, с башнями и куполами Вечного города.

Вообразите эту картину, освещенную лучами восходящего солнца. Представьте себе и дикую природу, среди которой вы находитесь и которая делается еще более дикой от присутствия разбойников: вы не удивитесь в этом случае, что волнение живописца пересилило его человеческие тревоги.

Разбойники удивлялись восторгу, который охватил меня при виде картины, бывшей для них привычной и обыкновенной. Я воспользовался случаем, что они сделали остановку, тотчас достал свой альбом и поспешно сделал набросок этого ландшафта.

Возвышение, на котором мы остановились, было совершенно пустынно и отделялось от Тускуланских гор полосой длиной около трех миль. Этот хребет был любимым местом пребывания разбойников, поскольку с него открывается хороший обзор и он отдален от жилищ находящимся поблизости лесом.

В то время как я рисовал, мое внимание привлекли крик птиц и блеяние овец. Я огляделся, но не увидел животных, голоса которых я слышал. Затем они раздались снова и, как мне показалось, доносились с вершин деревьев. Оглядевшись еще раз, я заметил шестерых разбойников высоко на дубах, росших на вершине хребта. Они высматривали оттуда добычу, как коршуны, обмениваясь между собой звуками, которые путешественник мог принять за карканье ворон, клекот соколов и блеяние овец.

Осмотрев окрестности и окончив свой странный разговор, они слезли с деревьев. Атаман поставил троих своих людей на караул с трех сторон горы, а сам, с одним из разбойников, на которого он больше всего полагался, остался стеречь нас.

Я держал в руках свой альбом с набросками. Он затребовал его и, посмотрев, сказал, что теперь удостоверился в правдивости моих слов о том, что я художник. Я начал дружески беседовать с ним. Вдруг он схватил мою руку, пожал ее и сказал с чувством:

– Ты рассуждаешь здраво, судишь правильно. Меня вынудили заняться этим ремеслом обиды и несчастья.

Он молчал несколько минут, затем опять с жаром заговорил:

– Я расскажу тебе коротко историю моей жизни, и ты ясно увидишь, что обиды, которые я претерпел от других, а не мои собственные преступления заставили меня бежать в горы. Я старался быть полезным для своих ближних, но они преследовали меня.

Мы присели на траве, и он рассказал мне следующую историю.

Я родился в деревне Проседди. Отец мой был довольно богат, и мы жили спокойно и независимо, обрабатывая наши поля. Все шло хорошо до тех пор, пока не был прислан новый начальник сбиров* в нашу деревню, для управления тамошней земской полицией. Он был человеком, который вмешивался во все дела и, исполняя должностные обязанности, притеснял невинных и бессовестно брал взятки. Мне было тогда восемнадцать лет и я обладал обостренным чувством справедливости.

Я кое-чему научился и был настолько начитан, что мог судить о людях по их поступкам. Все происходящее вселило в меня отвращение к деревенскому деспоту. В силу этого и все мое семейство оказалось у него на подозрении и было вынуждено часто терпеть от него притеснения.