– Или просто послушать. Есть такая чудная вещь, как эмпатия. Я, например, физически не могу находится рядом с людьми, которые мне не нравятся. Начинаю ерзать и мечтать исчезнуть из помещения, – Мира улыбнулась собственным словам.

– Но это же пустые слова.

– Неправда. Даже если об этом не говорят, все хотят найти для себя идеальную пару. Это мечта, сидящая в нас со времен основания мира. Это древний миф о раздвоенности человеческой души.

– Грани между людьми иллюзорны. Единственная ощутимая – нежелание сближения.

– Между людьми пропасти…

– Ты пессимистична.

– А ты наивна. При том, что сама себя позиционируешь как закоренелого пессимиста.

Варя как-то странно посмотрела на Миру.

– Может, просто хочу такой казаться перед самой собой.

– Пессимисты не работают над собой, как ты. Они просто прикрываются тем, что все ужасно, значит, и работать нет надобности.

– Быть может.

Мира почувствовала раздражение. Столько изгаляться и получить безразличный ответ.

– А я, по-твоему, закаляю сама себя на жесткие суждения? – с сомнением повторила Мира немного погодя, опасаясь, верно ли она поняла непроизнесенное.

– Я не говорила этого.

– Может, так мы себя и строим. Говорим – и лепим себя по подобию произнесенного. Наши действия – энергия. А она имеет колоссальное влияние на все проявления жизни.

Варя зажмурилась, с удовольствием обдумывая эту мысль. А Мира, охваченная упоением ее присутствия, когда так ясно соображала голова, продолжала:

– Мне сносит крышу от того, что каждая жизнь, комбинация людей, книг и событий в ней неповторимы. То, что видела и думала ты, не повторится в тех же сочетаниях и той же окрашенности, ровно как и не повторится ничего из жизни того, кого ты знаешь или любишь. Вопреки теории мультивселенной. Лично я безумно завидую тому, что видят другие.

– Так люди же не замолкают, тут и их видения не нужно – все преподнесут на блюде.

– Интроверты нет. Они привлекают скрытыми мирами, а экстраверты – своим коротким блеском. Но при этом большинство людей вовсе не хочется слушать. Хотя я и пытаюсь их опытом заполнить пробел узости своего. Потому что я только человек… А хочется знать чуть больше, чем нам дано. Не выдумать, а знать.

– А как же априорное знание и солипсизм?

– Не впечатлена.

– Как и я. Как-то меня назвали слишком рациональной.

– А я идеалист, но лишь в сфере чувств. По поводу вселенной ничего идеалистического быть не может, она все больше расшифровывается математикой. Даже то, что мы называем чудесами или интуицией, рано или поздно возведется в четкий описанный алгоритм, когда переломит и снобизм ученых голов, и невежество примет.

– Сомнительно, что когда-то ее расшифруют.

Мира рассмеялась.

– Все же твой пессимизм невыносим.

– Я – меланхолик.

– У нас похожий темперамент, но я оголтело пытаюсь перебороть его, особенно зимами. Стоит только отойти с намеченной тропы света и понимания, погрязнешь в темноте.

– Может, ты просто сильнее.

– Ты такая утонченная, выверенная, все ты понимаешь… И не перестаешь омачивать такие фразы.

Обе улыбнулись, погрязая во взаимопонимании.

– Почему проявления жизни так трагичны? Оттого ли, что мы усиливаем чувства, которые, по нашему мнению, испытывают другие? Или потому, что трагедия интереснее, чем счастье? Счастье мы допускаем у себя, но не у других. Мы не можем поверить, что другой человек счастлив и доволен, если нам его жизнь кажется кошмаром. Не можем так же понять, что он может быть счастлив тому, что у нас вызывает приступы паники или омерзения.

– Почему ты говоришь такое?

– Нет людей, у которых все хорошо.