33. Такими указаниями легаты не столько примирили диктатора с начальником конницы, сколько возбудили его против себя, и им приказано было сойти с трибунала; и после того как герольд напрасно старался восстановить тишину, так как вследствие шума и суматохи нельзя было расслышать ни голоса самого диктатора, ни голоса его служителей, ночь наконец, подобно тому, как это бывает во время битвы, положила конец спору.

Начальник конницы получил приказание явиться на следующий день; но так как все утверждали, что Папирий будет горячиться еще больше, потому что он раздражен и озлоблен самим спором, то Фабий убежал тайно из лагеря в Рим. По совету отца, Марка Фабия, который три раза уже исполнял должность консула и диктатора, он созвал тотчас сенат и стал горько жаловаться пред отцами на насилие и несправедливость диктатора. Тогда внезапно перед курией послышался шум очищающих дорогу ликторов, а вслед за тем явился и сам исполненный гнева диктатор, который пустился в погоню за Фабием с отрядом легкой конницы, когда узнал о его побеге из лагеря. Затем спор возобновился, и Папирий приказал схватить Фабия. Когда при этом, несмотря на просьбы знатнейших из отцов и всего остального сената, жестокий муж настаивал на своем решении, отец юноши, Марк Фабий, сказал: «Так как ни воля сената, ни мой старческий возраст, которому ты готовишь сиротство, ни храбрость и знатное происхождение начальника конницы, которого ты сам же назначил, ни просьбы, которые нередко смягчали врага и умилостивляют гнев богов, не имеют для тебя значения, то я обращаюсь к народным трибунам и апеллирую к народу и его предлагаю в судьи тебе, когда ты бежишь от суда своего войска и сената, – его, который один, наверно, больше имеет значения и силы, чем твоя диктатура. Я увижу, уступишь ли ты той апелляции, которой уступил римский царь Тулл Гостилий[514]».

Из курии пошли в народное собрание. Когда в сопровождении немногих пришел туда диктатор и со всей толпой знатных граждан начальник конницы, Папирий приказал свести его с кафедры на более низкое место[515]. Отец последовал за сыном и сказал: «Ты хорошо делаешь, приказав свести нас туда, откуда мы можем высказать свое мнение, даже как простые граждане».

Сначала слышались не столько связные речи, сколько перебранка; затем шум заглушен был полным негодования голосом старика Фабия, который порицал Папирия за его гордость и жестокость, говоря, что он также был диктатором в Риме и не обидел никого – ни плебея, ни центуриона, ни воина, Папирий же ищет победы и триумфа над римским полководцем, словно над неприятельскими вождями. Какая разница между сдержанностью прежних людей и теперешней гордостью и жестокостью! Диктатор Квинкций Цинциннат наказал освобожденного им из осады консула Луция Минуция только тем, что оставил его, консула, легатом при войске[516]. Марк Фурий Камилл не только сдержал свой гнев, когда Луций Фурий, пренебрегши его старостью и властью, сразился с постыднейшим исходом[517], не только ничего предосудительного не написал о товарище народу или сенату, но даже по возвращении в Рим признал его самым достойным между консульскими трибунами и выбрал его в соучастники своей власти, когда сенат позволил ему выбирать из своих товарищей. А у народа, в руках которого находится верховная власть над всеми, никогда даже гнев против тех, которые вследствие своей опрометчивости и неспособности губили армии, не заходил далее наказания денежным штрафом; но смертной казни за дурное ведение войны не требовали еще по сей день ни для одного полководца. А теперь вождям римского народа, одержавшим победу и достойным самых законных триумфов, угрожали розгами и секирами, чего нельзя было делать даже и по отношению к потерпевшим! Чему же, наконец, должен был бы подвергнуться его сын, если бы он потерял войско, если бы был разбит, обращен в бегство и лишился лагеря? До чего больше мог дойти гнев и насилие диктатора, чем до ударов розгами и казни? Как согласовать между собою то, что государство благодаря Квинту Фабию радуется победе, устраивает благодарственные молебствия и празднества, а его, ради которого открыты храмы богов, дымятся алтари жертвами и к ним в изобилии приносятся почетные дары, – его, раздетого, секут розгами на глазах римского народа, в виду Капитолия и Крепости, в виду богов, которых он не напрасно призывал в двух сражениях?! Как отнесется к этому войско, которое одержало победу под его личным предводительством и главным начальством? Что за печаль будет в римском лагере! Какая радость среди неприятелей!