Не думаю, что война продлится долгое время. Уж точно не в северных колониях. Основные действия переместились к югу, хотя после предательства Бенедикта Арнольда и казни бедного майора Андре мы стали опасаться нападения на нас, в Уэст-Пойнте[6]. Последние месяцы мы отсиживались здесь, дрожа от холода, голодали и ждали приказов. Мы будем дома к севу. Не дайте Роб выполнить всю работу прежде, чем мы вернемся.

– Они возвращаются, – простонала миссис Томас. – Они вернутся домой!

Дьякон кивнул. Губы у него дрожали, глаза блестели. Он надел шляпу и ушел на дальнее пастбище, желая остаться в одиночестве и собраться с мыслями. Миссис Томас засуетилась, словно вдруг ожила, и кинулась готовить ужин, будто Джейкоб и Бен могли вернуться домой в любую минуту.

Я хранила письмо от Джона Патерсона в складках лифа, наслаждаясь предвкушением хороших вестей, и достала его, только когда мы, пообедав, сели вокруг стола и в привычной тишине взялись каждый за свое дело: дьякон Томас читал Библию, миссис Томас чесала шерсть. Я вынула письмо и аккуратно сломала печать. Миссис Томас с любопытством подняла на меня глаза, когда я разворачивала бумагу:

– Что там у тебя, Дебора?

– Письмо от генерала Патерсона. Я так давно не получала вестей ни от него, ни от Элизабет, – объяснила я. – Оно пришло днем, вместе с письмом от Бенджамина.

– Как любезно с их стороны, что они продолжали переписываться с тобой все эти годы.

Она сказала что-то еще, и я, кажется, кивнула в ответ, но не слышала ее слов.

Я перестала дышать.

Лед и пламя боролись в моей груди, пока я перечитывала короткое послание, три раза подряд, а потом еще раз, надеясь, что это неправда.

Я никогда не встречалась с Элизабет Патерсон, но она была моим ближайшим и самым преданным другом. Она всегда дарила мне покой и радость. Почти десять лет она оставалась рядом, ни разу не оттолкнула меня и не подвела.

И вот она умерла.

Я опустила голову на письмо. У меня не нашлось сил отодвинуть его, не нашлось сил отгородиться от этих слов, хотя мне и хотелось оказаться как можно дальше от них. Я закрыла глаза, но передо мной, словно выжженные на изнанке век, проносились небрежно набросанные строки, написанные рукой Джона Патерсона и напоминавшие вереницу черных муравьев.

10 февр. 1781 г.

Моя дорогая мисс Самсон!

С прискорбием сообщаю, что Элизабет неожиданно скончалась в сентябре прошлого года. Какое-то время перед этим она болела, но умело скрывала свое нездоровье, в особенности от меня. Мне предоставили отпуск, чтобы уладить наши дела в Леноксе. Я знаю, что вы с Элизабет давно состояли в переписке, и мне жаль сообщать вам о ее кончине в таком резком и бессердечном послании, но других способов я не знаю. Признаюсь, что сам я изнурен и едва ли способен сочувствовать другим. Она вас очень любила и лелеяла надежду, что вы будете счастливы.

С глубокими соболезнованиями,

Джон Патерсон

Короткое послание.

И такой жестокий удар.

У меня тоже не осталось и капли сострадания. Ни к бедному Джону Патерсону, ни к его детям, ни даже к Элизабет. В тот момент меня охватило сочувствие к себе. Во всем мире у меня не было никого. Ни единой души, на которую я могла бы положиться, ради кого стала бы жить. Больше не будет писем. И надежды. И ждать мне нечего.

– Что такое, Дебора? – спросила миссис Томас осторожно.

– Элизабет Патерсон умерла. – Мой голос звучал безжизненно.

Она кивнула, словно ожидала этого. Конечно, так и было. Она привыкла к письмам, несущим дурные вести, и к посланцам, чей приезд предвещал слезы и ужас. Мы обе привыкли к страшным вестям.