Новости долетали до нас лишь обрывками: отголоски боев, отзвуки побед и слухи о поражениях. А потом, однажды, прискакал всадник и привез запечатанное сургучом письмо для дьякона и миссис Томас. Всадник не улыбнулся, не попросил напоить коня. Он не хотел задерживаться.

Натаниэль погиб. Пал в сражении при Брендивайне. Красивое название – и страшное поражение.

Месяц спустя всадник прискакал снова.

Элайджа погиб в Джермантауне. И Эдвард вместе с ним.

В третий раз всадник не смог встретиться взглядом с дьяконом Томасом. Хозяин протянул мне письмо.

– Какой из сыновей? – прошептал он. – Который из них на сей раз?

Дэвид, так тревожившийся за родителей, не пережил прививку от черной оспы и умер в госпитале в Филадельфии. Я гадала, был ли с ним Дэниел, и молилась, чтобы Натаниэль, Элайджа и Эдвард встретили его в конце пути. Пенсильвания забрала их всех.

Мы привыкли, что их нет рядом, и они по-прежнему отсутствовали, но теперь это отсутствие стало безвременным. Мы терзали себя мыслями о том, как они мучились, и не знали, куда скрыться от страданий. Не было тел, которые мы похоронили бы, холодных рук, которые можно было бы сжать в последний раз. Лишь воспоминания. Неловкий поцелуй и возможность счастья. Все, что оставил мне Натаниэль. И он никогда уже не станет чем-то еще. А мне не придется ни отказать ему, ни уступить и согласиться.

Это было бы просто. Если бы он вернулся домой и протянул мне руку, я бы наверняка приняла ее. Даже если это неправильно, даже если не любила его так, как – мне казалось – могла любить. Но я наверняка согласилась бы на его предложение.

Один. Второй. Третий. Четвертый. Одним махом. Мы больше не верили, что не погибнет и пятый. И шестой, и все остальные. Потеря не распределяется равномерно. Я хорошо усвоила этот урок. Кому-то достаются комки, а кому-то жидкая кашица, но судьба не смотрит на страдания матери и не решает: «Так уж и быть, на этот раз я ее пожалею».

В тот год, в сезон смертей, я часто сидела на холме, глядела на кусочек мира, который мне дано было видеть, и молила Господа смягчить судьбу. Она казалась мне жестокой, но я не верила, что и Бог жесток.

Но судьба с нами еще не закончила, и Бог ее не остановил.

День, когда мне исполнилось восемнадцать, 17 декабря 1777 года, ничем не отличался ни от предыдущего, ни от последовавших за ним. Я ждала его почти восемь лет, с тех пор, как поступила на службу к Томасам, надеясь, что к тому времени разработаю план и выберу путь к новой жизни, в которой никто не сможет мною помыкать или контролировать. Но свобода не лежит от нас слева, справа, вверху или внизу. Она познается в сравнении.

У птицы свободы больше, чем у лошади, а у собаки – больше, чем у овцы. Правда, свобода животного зависит от его ценности или отсутствия таковой. У мужчины свободы больше, чем у женщины, но истинная свобода дарована лишь немногим. Она требует здоровья, денег и ума – я обладала двумя из трех и все же в день своего восемнадцатилетия ни на дюйм не приблизилась к свободе. В тот день рождения я рыдала в подушку, мечтая лишь, чтобы мне дали чуть больше времени.

– Останься с нами, Дебора. Ты заслужила право жить в этом доме столько, сколько потребуется, а я не могу вынести мысли, что ты уйдешь, – сказала миссис Томас, и я с благодарностью согласилась на отсрочку.

– Мне больше некуда идти, – ответила я, печалясь из-за того, что так и было на самом деле.

Смерть близких лишила меня всяких ориентиров. К тому же мой день рождения приходился на середину декабря, когда дни коротки и темны, а до весны еще очень далеко. Моих накоплений хватило на прялку и ткацкий станок, и я проводила за ними долгие часы, но мне не хватало солнца, чтобы согреть мои щеки, и я не знала, на что тратить безудержную энергию, которая бурлила и плескалась у меня внутри, пока вокруг царила зимняя спячка. Я наколола куда больше дров, чем нам было нужно, и расчистила от снега двор перед птичником. Джерри жаловался, что на моем фоне выглядит бледно, но теперь, когда братья ушли, работы у оставшихся на ферме прибавилось.