Они полагали, что принятие христианства и есть общий путь человечества, общая судьба человечества, общее будущее человечества, и есть восхождение к высшей степени развития человечества.
Оказалось, что в случае с китайцами это не так. Китайцы имели свои представления о грамотности, интеллектуальности и рационализме.
Оказалось, что ум и мышление американцев, с точки зрения миссионеров-протестантов, не принимаются за эталон китайцами. Произошло столкновение умов, представлений об уме, представлений об образе мышления между американцами и китайцами.
Оказалось, что дело не в предубеждениях, а в разных представлениях. Это означало, что каждый стремился оставаться независимым и самостоятельным, и при этом речь шла о равноправии сторон.
Оказалось, что дело не в совместимости, а в понимании существования различий и в необходимости прежде всего найти пути сосуществования, сожительства, а далее искать точки и сферы взаимного понимания, не навязывая своего мнения соседу по планете.
Однако к пониманию необходимости для китайцев и любой части остального человечества исходить из принципов мира, самостоятельности и равноправия предстоял длинный путь, движение по которому далеко не закончено, к приемлемому для всех сторон результату еще не пришли.
Во времена, о которых идет речь, миссионеры-протестанты начали утверждать, что ум китайцев далек от ясного мышления, переполнен грехами и мраком, вовсе не способен функционировать, что язычество (или варварство) китайцев воздействует на их интеллект, что китайцы способны думать только на уровне имитации, а не творчества, что им присуща славянская зависимость от старых обычаев. (Любопытно, что здесь способность к творчеству приписывается американцами только себе и отрицается ими применительно и к китайцам, и к славянам.)
Один из миссионеров писал: «Оцепенение умов в языческих странах непостижимо для того, кто всю свою жизнь прожил в христианской стране».
Другие миссионеры утверждали, что китайцы – это невежественный и робкий народ, которому иностранцы (очевидно, при первой встрече) выдали кредит, причем больший, чем другим таким народам, в надежде на интеллект и смелость.
Итак, себя миссионеры-протестанты видели несравненно более интеллектуальными и смелыми, творческими людьми, чем китайцев. Прежде всего это говорит о состоянии человечества в те времена. Далее, это свидетельствует о том, что и перед китайцами, и перед американцами тогда встала задача искать пути к взаимному узнаванию, взаимному пониманию, взаимному доверию. Этот процесс продолжается и в настоящее время.
Если бы это было только дело (вопрос об) умственной заторможенности, миссионер мог бы реагировать на это (встретить это) с большим оптимизмом и усилиями; однако, поскольку миссионер скользил дальше вниз по пути разочарования, он чувствовал дьявольскую порочность китайского процесса познания (С. 69). «Их умы, как представляется, отливаются в иную форму (матрицу); и их мысли отливались в манеру, своеобразную (удивительную) для них самих», – жаловался Медхерст (С. 69–70).
Для того чтобы проиллюстрировать эту порочность, некий миссионер подробно описал, как китаец сжег большой лист бумаги с крупной печатной надписью на нем по-китайски: «Тот, кто верит в меня, никогда не умрет; однако же тот, кто верит не в меня, умрет». <…> Другие миссионеры сообщали, что многие из их потенциально обращенных видели в распятии Христа доказательство того, что он не был настоящим Богом. Один китаец даже предположил, что Христос заслужил свою позорную смерть за то, что отверг своего природного отца, Иосифа! Такова была извращенная логика и порочная природа мышления китайцев, с которой миссионеры должны были столкнуться, предпринимая попытки спасти Небесную империю (С. 70).