Николай Форсов прекрасно знал, что говорит сейчас с серийным насильником. Тут многие догадались бы, узнав историю Насти Токаревой. Но профайлеру не нужны были даже эти факты, ему хватило бы и пяти минут беседы с Борисом Бояровым, чтобы во всем разобраться.

Он давно уже заметил, что преступники, которые привыкают доминировать над жертвой, обретают особую уверенность, ту, что позволяет им смотреть на «простых смертных» с презрительной снисходительностью. Нет, понятно, что любой преступник доминирует над жертвой – в этом и суть. Но насильники и убийцы выходят в этом отношении на особый уровень. Они сами бы сказали, что поднимаются выше. Николай же считал, что они попросту вкапываются в дно.

Они нарушали не только закон общества, они отнимали у своих жертв нечто бесконечно ценное, стирали все границы, оставляли травму души и тела – или отнимали все до конца, но и в этом находили удовлетворение. Обратная дорога к нормальной жизни существовала разве что для тех, кто убил случайно, без злого умысла. Но те, кто, как Бояров, уничтожали людей снова и снова, становились своего рода наркоманами: они уже не получали удовольствие из привычных источников, им требовался дополнительный заряд жестокости. Как же иначе удержать самоназначенное звание бога?

Именно поэтому Бояров теперь вел себя так… Перед Николаем сидел еще совсем молодой человек – ему двадцать восемь, это профайлер уже выяснил. Невысокий, полный, какой-то водянистый и неприятно мягкий, Бояров будто намеренно отказался от любой работы над собой, зная, что и так обретет желаемое. Он, такой неприметный в толпе, получал чуть ли не любую понравившуюся женщину – включая тех, за которых более успешные мужчины боролись. Николай прекрасно знал, как работает этот принцип. Насилуя жертву, преступник наслаждался тем, что «поимел» и ее, и соперников, и общество, установившее правила, которые ему не нравятся.

Так что для Боярова не имело никакого значения то, что Николай старше, умнее и успешнее его. У этого типа были свои критерии для определения ценности человека. Избавиться от отвращения к нему профайлер не мог, но мог без труда скрыть собственные эмоции. Не из вежливости, просто таков уж стандарт профессии.

– Сколько еще мне будет аукаться эта крайне неприятная история? – Бояров выдал одну из хорошо отработанных, но совершенно не искренних улыбок. Хотя искренней ей быть и не полагалось. – Я и так потерял на этом очень много времени и денег!

– А Анастасия и Елизавета Токаревы – жизнь, – напомнил Николай.

– А сегодня с утра в Африке уже окочурилась примерно тысяча детишек, и что с того? Я всех жалеть должен?

– Нет, но можно сделать исключение для тех, к чьей смерти вы имеете непосредственное отношение.

– А я ни к чьей не имею, – отмахнулся Бояров. – Не совсем понимаю, зачем вы пришли… Снова спрашивать, насиловал ли я эту Анастасию? Нет. Она упилась, переспала с кем-то, потом пыталась шантажировать моих знакомых… Не она первая, не она последняя.

– Если бы она была такой матерой шантажисткой, покончила бы она с собой просто из-за неудачи?

– Я так думаю, ей в полиции хвост накрутили, с ними и говорите. А вторую эту, как ее… Которая младшенькая, в общем. Ее я в глаза не видел. У них там какой-то семейный подряд шантажисток был! Возможно, попытались полезть к кому-то еще и попались на этом.

Он ни на миг не терял уверенность в себе. Да и с чего бы? Бояров сидел в роскошном офисе в небоскребе Москва-Сити, оформление его кабинета стоило больше, чем четырехкомнатная квартира в провинции. Он, похожий на позавчерашний пельмень, был одет в костюм из коллекции, которую дизайнер даже показать не успел. Бояров четко определил атрибуты хозяина жизни и окружил себя ими. Вероятнее всего, после Анастасии Токаревой у него было с дюжину других жертв, и все молчали. На этом фоне он мог считать двух погибших девушек допустимой погрешностью.