Революция 1789 г. поставила в центр политического размежевания вопрос о верховной власти – кто является сувереном, кому принадлежит суверенитет – отвечая на него утверждением, что носителем суверенитета является народ в его политическом измерении, т. е. нация. Символически это было закреплено в присяге короля конституции, официальным изменением титула с «короля Франции» на «короля французов» (т. е. король перестал быть владельцем королевства и стал его главой) – впрочем, радикальная символическая перемена была утверждена еще в 1789 г., ознаменовав принципиальный характер перемен – в тот момент, когда Генеральные штаты, созванные королем, провозгласили себя Учредительным собранием, т. е. носителями учредительной власти, источником права, ограниченным лишь в той мере, в какой их власть есть производная от власти народа (в дальнейшем это приведет в проблеме соотношения власти народного представительства и референдума как непосредственного выражения воли суверена).

До этого времени проблематика природы королевской власти не была в числе актуальных – так, для просвещенных монархов, таких как Иосиф II Австрийский или Екатерина II, были характерны апелляции к народу, обоснования своей власти как производной от народа – в отсутствие радикальной постановки вопроса монарх зачастую имел заинтересованность в подобной идеологической конструкции, позволявшей ему ссылкой на народ преодолевать корпоративные привилегии и т. п. Революция поставила вопрос принципиально – и, соответственно, привела в качестве ответа к оформлению доктрины «союза трона и алтаря», легитимистских доктрин и т. п.: теперь власть монарха утверждалась как власть «Божией милостью», т. е. имеющая принципиально другой, помимо народа, источник легитимности.

Национализм и легитимизм (а консерватизм первых десятилетий XIX в. носил легитимистский характер) практически несовместимы – в этой связи для Священного Союза национальный принцип выступает совершенно неприемлемым: Италия, по словам Меттерниха, есть лишь «географическое понятие» и рассуждать об объединении Италии могут только карбонарии – монархическая солидарность распространяется широко, по крайней мере достаточно, чтобы не только попытаться поддержать попытку восстановления Испанией контроля над американскими колониями (потерпевшей неудачу по причине восстания войск, собранных для экспедиции, – теперь уже Франции пришлось отправлять в Испанию войска для подавления бунта либеральных полковников, благодаря чему Франция возвращается в круг великих держав), но и обеспечить на несколько лет невмешательство в ситуации греческого восстания против Османской империи. Постепенно, однако, ситуация меняется – европейским правительствам все труднее, с одной стороны, противостоять поднимающемуся национализму и либерализму, им приходится в той или иной степени идти с ними на компромисс, с другой – значительным является и соблазн, который для некоторых держав представляет националистическая волна. Так, в случае Пруссии, монархия колеблется между принципами легитимизма и поддержания существующего порядка и теми возможностями, которые представляет германский национализм, – в ходе германской революции 1848 г. для короля Пруссии будет большим искушением принять корону нового Рейха, пусть и от имени германского народа и по решению Франкфуртского сейма.

Важным водоразделом в истории отношений национализма и консерватизма становится история II Империи – Наполеон III активно использует во внешней политике «принцип национальностей» (следует отметить, что речь идет исключительно об «исторических народах» – далеко не всякий народ имеет право в этой перспективе, общей для XIX столетия, на самостоятельное национальное существование, он должен доказать свою способность – в то время как участь иных народов стать «этнографическим материалом», предназначенным для поглощения другими народами, чтобы увеличить их мощь и значение), подобно тому как еще ранее савойский королевский дом в стремлении к экспансии сделал ставку на умеренное, немадзинистское крыло итальянских националистов и в 1848 г. предпринял попытку возглавить объединение Италии, – попытка не удалась, королю Карлу Альберту пришлось отречься от престола в пользу юного сына, Виктора Эммануила II, которому суждено было стать в 1861 г. первым королем Италии. Еще более ярким образом с 1860-х националистическую повестку от немецких либералов перенимает прусское правительство во главе с Отто фон Бисмарком, сначала приняв унаследованный от Франкфуртского сейма конфликт с Данией из-за статуса Шлезвиг-Гольштейна (после войны 1864 г. герцогство перейдет под власть Пруссии), затем в войне 1866 г. разгромив основного соперника в борьбе за преобладание в Германии – Австрию, и в 1871 г., после победоносной войны с Францией, покончившей со второй Наполеоновской империей, присоединив Эльзас и Лотарингию, составлявшие предмет немецких сетований на французскую экспансию на протяжении десятилетий, провозглашает Германскую империю.