Было подготовлено все, мы даже подсыпали слабительное в пищу донны Адрианы и ждали только отъезда моего отца.

Отец уехал, в дом родственницы Баттистины отправлен слуга с сообщением, что мы скоро приедем, но тут случилось непредвиденное. То ли Джулия перестаралась и насыпала слишком много порошка, то ли организм донны Адрианы оказался особенным, но, вместо того чтобы сидеть на горшке, она лежала на кровати и стонала, каждые полминуты заявляя, что умирает.

Джулия даже поморщилась: «Сколько можно обнадеживать?!»

Конечно, тетушка не умерла, но и мы никуда не пошли, потому что требовалось обязательное присутствие Джулии подле страдалицы, стоило Джулии только подняться с края ее постели, как вопли становились громче, разносясь по всему дворцу.

Немного погодя за нами прислали с вопросом, как долго мы еще будем собираться. Джулии пришлось ответить, чтобы начинали без нас, а мы подъедем, как только тетушка заснет. Пока Джулия разбиралась с гонцом, донна Адриана вдруг открыла один глаз и, цепко схватив меня за руку, притянула к себе: «Не смей никуда ехать! Ей, – она кивнула на невестку, – все простят, тебе – нет!» Глаз тут же закрылся, тетушка застонала громче прежнего. Ее вопли вывели Джулию из себя окончательно, она предложила позвать не только врача, но и священника, чтобы исповедовать донну Адриану. Та неожиданно согласилась, потребовав, чтобы мы были неподалеку.

Конечно, мы никуда не поехали. Баттистина потом рассказывала, что было очень весело – дамы обмазывали друг дружку молочным снегом, а потом позволяли красивым слугам слизывать его, но непременно сцепив руки за спиной. Было еще много шалостей, о которых даже рассказывать стыдно. Но нам поучаствовать не удалось.

Так я и не стала распутной дамой благодаря хитрости донны Адрианы.

Она ничего не сказала моему отцу, а я ничего не рассказала Джулии. Слушая рассказ Баттистины об очень вольных шалостях во время пирушки, я пыталась понять, понравилось бы мне. Решила, что нет. Быть обмазанной сладким молочным снегом и позволять облизывать свое тело слуге? В этом мало удовольствия.

Донна Адриана оказалась еще умней или хитрей, что в данном случае все равно, она сумела пересказать нам слухи, которые распространились в Риме о разнузданной вечеринке с участием внучки папы Иннокентия Баттистины, мол, слуги рассказывали такое, что и повторить стыдно. Папа Иннокентий в гневе.

Тетушка выразила удовлетворение, что мы с Джулией «не такие».

«Не такие» переглянулись, Джулия прошептала мне: «Хорошо, что у тетушки случился не понос, а нечто посерьезней».

Я все равно не стала ей ничего рассказывать.

Позже я старательно избегала подобных пирушек, понимая, что как бы ни молчали участники, слуги все равно выдадут. Мне предстояло выходить замуж, и я решила, что нельзя давать повода рассказывать о себе гадости. Все равно рассказывали.

Позже жена моего младшего брата Джоффре и сестра моего собственного мужа Санча Арагонская, смеясь, наставляла меня: «Лучше грешить и быть оболганной за дело, чем не грешить и все равно быть оболганной!» Возможно, она права. А еще Санча твердила, что грешить нужно так, чтобы любые сплетни оставались далеко позади.

Но о Санче я еще расскажу, как и о ее брате Альфонсе Арагонском – единственном мужчине, которого я любила.

Ваше Святейшество, мне крайне неловко описывать то, что я знаю о жизни семьи Борджиа и других знатных семьях.

Повторно нижайше прошу Вас освободить меня от такой исповеди и уверяю, что готова исповедаться любому присланному Вашим Святейшеством священнику, кем бы тот ни был.