Даже и не помнит, что я уже слышал от нее эту шутку.

— Ждешь звонка? – спрашивает она позже, когда я расплачиваюсь - и мы выходим на улицу, сырую и прохладную от только что закончившегося майского дождя.

Только после этого замечания до меня доходит, что я действительно весь вечер не выпускаю из рук телефон.

Но даже глубоко ночью, когда Ирина засыпает после нашего марафона, а я иду на кухню, чтобы налить себе любимого японского виски, в моем телефоне нет ни единого звонка или сообщения от Ви.

Это ведь хорошо? Двадцать лет, Олег. Даже если по факту это девятнадцать, суть не изменится. Между нами пропасть, которая не станет меньше, даже если вдруг мы станем любить одни и те же фильмы, слушать одну и ту же музыку и одинаково проводить время.

И даже тот факт, что Ви совершенно не похожа на своих ровесниц-вертихвосток, которые не выкисают из ночных клубов и слушают песни, где из всего невнятного набора слов можно разобрать только «ее большая жопа» и «детка, отсоси мне», тоже ничего не меняет. Ей слишком мало лет, чтобы говорить о закостенелых привычках. В ее годы я и близко не был тем человеком, которым стал сейчас, но если бы тогда меня спросили, хочу ли я навсегда тот образ жизни, я бы, не раздумывая, сказал «да». Через год или два Эвелина попробует жизнь (даже в самом хорошем смысле этого слова), поймает новую волну, откроет для себя новые радости и удовольствия. Через год, даже без катаклизмов и армагеддонов, она станет совсем другим человеком, и этот человек будет хотеть другую жизнь. И другого парня, с которым будет приятная перспектива на долгие годы, а не «живем до шестидесяти».

— Поражаюсь, как при таком образе жизни ты можешь еще и не спать по ночам, - сонно говорит Ирина, заходя в кухню в поисках стакана воды. Достает из холодильника минералку, наливает полный стакан, но делает всего пару глотков.

Я молча наблюдаю в оконном отражении, как она становится рядом, за моей спиной, обнимает за талию и прижимается головой к моему плечу. Говорит, что не может себе позволить пить больше, иначе утром проснется отекшей как медуза. Жалуется на проклятый возраст.

— В двадцать лет я могла позволить себе вернуться с гулек в три часа ночи, не смыть косметику и влить в себя пару литров воды, а утром просыпалась как Белоснежка. Боже, почему мы не можем быть вечно молодыми.

Она еще что-то шутит по этому поводу, вряд ли понимая, на какую болезненную мозоль мне наступила.

— Просто день был напряженный, - придумываю самую нелепую отмазку своей бессонницы, когда Ирина пытается вернуть меня в постель. - Я скоро, ложись.

— Солнце, если что-то случилось и нужно поговорить, - она встает на цыпочки и целует меня куда-то в шею, - я всегда рядом. И меня можно даже разбудить. Один разговор по душам не превратит меня в царевну-лягушку.

Обычно мы стараемся избегать разных «теплых» разговоров и любых тем, которые могут нас сблизить. Никому из нас это не нужно, потому что много лет назад мы притянулись друг к другу чтобы залечить боль от общей потери, а не для создания долгоиграющих отношений. Мы нашли друг в друге удобный вариант решения своих проблем, и даже спустя годы он не утратил своей актуальности. Но иногда, в дни, когда проводим вместе целый день и ночь, случаются вот такие приступы тепла, и к ним я тоже отношусь спокойно.

Сегодня почему-то ее попытка быть рядом наталкивает на идиотские мысли о том, что пора остепениться. В моем окружении только немой ни разу не сказал о том, что странно столько лет носить траур по погибшей жене, и что если бы я подумал об этом раньше, то уже мог быть мужем какой-нибудь хорошей женщины и отцом крепкого малыша.