А если других дел не находилось, выезжал на охоту.

Однажды, возвращаясь с охоты вместе с Гарсераном де Ларой и Эстебаном Ильяном, король решил провести знойные полуденные часы в своем владении Уэрта-дель-Рей.

Расположенная у излучины Тахо, овеваемая речной прохладой Уэрта-дель-Рей была достаточно обширным имением, обнесенным каменными стенами, ныне полуразрушенными. Одиноко высились ворота, на которых сохранилось выбитое резцом затейливо изукрашенное арабское приветствие: «Алафиа – благословение и мир». В парке буйно разрослись кустарники, была и небольшая рощица, сохранились остатки клумб; однако там, где в прежние времена, по-видимому, выращивали редкие цветы, теперь были насажены полезные растения: овощи, капуста, репа. Посредине сада стоял небольшой дворец, была там и маленькая изящная беседка, такая же заброшенная, а на берегу – рассохшийся деревянный домик, где раньше хранились лодки и была устроена купальня.

Рыцари расположились под деревом напротив дворца. Это было диковинное здание, сразу видно, исламское. Издавна повелось, что у этой речной излучины, откуда можно было любоваться городом, наслаждаясь прохладой, люди ставили какой-нибудь дом. Римляне возвели здесь виллу, готы – загородную резиденцию, а про нынешний дворец, сейчас совсем запустелый, было достоверно известно, что сооружен он по приказу арабского короля Галафре для его дочери, инфанты Галианы; по сию пору дворец так и называли – Паласио-де-Галиана.

В тот день даже в саду было жарко. Ни дуновения, ни ветерка с реки, одуряющая тишина. Разговаривать и то было лень.

– А Уэрта, оказывается, больше, чем я предполагал, – заметил дон Альфонсо.

И вдруг ему пришла в голову мысль. Его отцы, как и он сам, больше занимались разрушением, чем созиданием; времени, чтобы что-то строить, оставалось мало, хоть, вообще говоря, такие наклонности у них тоже были. Его жена Леонор строила церкви, монастыри, богадельни, да и сам он заботился о возведении церквей, замков, крепостей. Почему бы теперь не выстроить дворец для себя и своей семьи? Вероятно, не так уж и сложно восстановить Галиану, сделать ее пригодной для жилья. Летом здесь очень даже славно; может быть, и донье Леонор понравится приезжать сюда в жаркие месяцы.

– Что думаете, господа? – спросил он. – Не восстановить ли нам эту Галиану? – И, повеселев, предложил: – Давайте-ка осмотрим развалины!

Они направились к дому. Навстречу уже спешил кастелян Белардо, разволновавшийся, отменно почтительный. Широким жестом указывая на грядки, он обратил внимание рыцарей на то, сколько пользы удалось ему извлечь из этого никчемного сада. В доме он долго демонстрировал королю многочисленные поломки, попутно болтая о том, до чего же красиво, наверное, было здесь когда-то: везде мозаика, роскошно изукрашенные полы, стены, потолки. Но Тахо то и дело разливается, и вода проникает в дом. Сердцу больно глядеть, как разрушается дворец, но ничего не попишешь – в одиночку ему, Белардо, ничего не сделать. Он не раз самолично являлся к господам королевским советникам, твердил им, что дом нужно восстановить, а на реке соорудить плотину, да только его и слушать не хотели – денег, мол, не напасешься.

– Болтун прав, – по-латыни обратился Эстебан к дону Альфонсо. – Должно быть, дворец и в самом деле был необычайно красив. Старый обрезанный король не поскупился для своей дочки.

Шпоры на сапогах рыцарей громко звенели, когда они ступали по выщербленным мозаичным полам. Голоса гулко отдавались в опустевших покоях.

Дон Альфонсо молча осматривал дом и думал: «Да, следует поспешить, чтобы Галиана вконец не разрушилась».