– Не обязательно, дражайший Муса, – поучительно заметил Родриг. – И во всяком случае, ты бы тогда поджаривался на менее жарком огне.

Муса, немного помолчав, задумчиво изрек весьма двусмысленную фразу:

– Для меня не существует большого различия между тремя пророками, здесь ты, пожалуй, прав. Моисей значит для меня столько же, сколько Христос, а сей последний – столько же, сколько Мухаммад.

– Такие слова мне даже слушать не подобало бы, – сказал каноник, немного отшатнувшись. – Я вынужден был бы принять против тебя меры.

Муса примирительно молвил:

– Тогда считай, что я тебе ничего не говорил.

Беседуя таким образом, Муса иногда вставал, подходил к своему пюпитру и, не прекращая говорить, чертил какие-то круги и арабески. Родриг с завистью и укоризной поглядывал, как собеседник транжирит драгоценную бумагу.

Каноник охотно знакомил Мусу с отрывками из своей хроники[48], иногда старик мог что-то дополнить или уточнить. В хронике много говорилось о давно почивших святых. Являясь в облаках пред христианским воинством, они часто помогали одолеть неверных; также святые реликвии, сопровождавшие христианских воинов в битве, не раз приносили им победу. Муса заметил по сему поводу: святые реликвии, случалось, присутствовали и при тяжких поражениях христиан. Однако он высказал это замечание мягким, беспристрастным тоном и счел вполне естественным, что Родриг обходит это обстоятельство молчанием. Вообще же, он сочувственно и внимательно слушал то, что читал каноник, и тем самым подкреплял его веру в значимость предпринятого труда.

Когда же Муса принимался вслух читать свое собственное сочинение «История мусульман в Испании», Родриг чувствовал себя очень бедным и в то же время очень счастливым: ему казалось безнадежно примитивным все, что написал он сам. Его бросало то в жар, то в холод, когда он слушал отрывки из этого уникального, смелого исторического исследования. «Государства, – утверждалось там, – установлены не Богом, они порождаются естественными силами жизни. Соединиться в общество необходимо для того, чтобы сохранить человеческий род и культуру; государственная власть необходима, ибо иначе люди истребили бы друг друга, ведь они от природы злы. Сила, делающая государство единым целым, есть асабийя[49], внутренняя связь, определяемая волей людей, их историей, их кровью. Как и все вещи тварного мира, государства, народы и культуры имеют свой собственный срок жизни, уготованный им природой. Подобно отдельным существам, они проходят через пять возрастов: возникновение, восход, высшее цветение, закат, уничтожение. Цивилизация вырождается в изнеженность, свобода – в болезненное сомнение, – и государства, народности, культуры сменяют друг друга согласно строгим, от века неизменным законам; все неизменно изменчиво, как движущиеся пески пустыни».

– Если я верно тебя понимаю, друг мой Муса, – заметил однажды, выслушав подобный отрывок, дон Родриг, – ты вообще не веруешь в Бога, а веруешь только в кадар[50], судьбу.

– Бог и есть судьба, – ответил Муса. – Это итог познаний, проистекающий из Великой Книги евреев, как и из Корана.

Он устремил взгляд на одно из речений, украшавших фриз; за ним и Родриг прочитал сии стихи, в которых проповедник Соломон возвещает: «Всему свой час, и время всякому делу под небесами: время родиться и время умирать, время насаждать и время вырывать насаженья, время убивать и время исцелять… время рыданью и время пляске… время любить и время ненавидеть, время войне и время миру. Что пользы творящему в том, над чем он трудится?»