– Чем закончилась эта история? – спросила я.
– Когда я пришла домой, – после паузы сказала женщина, – мои пальчики были стерты в кровь. Но мама сказала, это ничего, не страшно, это заживет…
– И вы хотите, – сказала я ей, – чтобы ваша девочка тоже была такой вот послушной и беспрекословно делала то, что сказала мама?
И она ответила мне быстро, горячо, искренно:
– Нет, так я не хочу! – и повторила: – Так не хочу! Пусть лучше спорит, пусть не соглашается, пусть делает по-своему, но только не так, как я! Я же потом полжизни из себя эту девочку, молчаливую и послушную, изживала. Сколько я боли получила оттого, что стоять за себя не могла… Нет! – И опять горячо сказала: – Только не так! Я не хочу, чтобы она стала такой, какой была я…
Но многие родители именно этого и хотят – послушных, молчаливых детей. Удобных для родителей. Но неудобных для своей жизни, в которой надо стоять за себя, иметь свое мнение, отстаивать свои убеждения, идти своим путем.
Но мы, родители, всеми способами стараемся делать ребенка послушным другим, подчиняющимся другим, удобным для других.
И они, послушные нам, потом проживают свои жизни для других, ради других, либо мучительно освобождаются от послушания, изгоняя из себя маленького раба, который в них живет.
Как ты думаешь – будут ли они нам за это благодарны?
Беспомощность
Его привела в купе вагона пожилая женщина.
– Освободите наше место, – строго сказала она мне, сидящей у окна, – ему надо сесть.
Я посмотрела на женщину. На него. И даже растерялась, так неожиданны были ее слова. И не сдвинулась с места. Посмотрела на женщину с удивлением – что она имела в виду?!
– Женщина, – сказала она мне еще строже, – освободите наше место! Эта нижняя полка – наша.
– Простите, а я где должна сидеть, по-вашему мнению, на своей верхней полке? – придя в себя, спросила я ее. Но она, не услышав в моих словах никакой иронии, все так же строго сказала:
– Освободите место! Пусть он сядет у окна!
«Он» – мужчина лет сорока, с небольшим чемоданчиком, – стоял молча, ожидая, пока ему освободят место. Был он какой-то поникший, зажатый. Никакой – говорят о таких людях.
Я отодвинулась от окна, чтобы он сел.
– Так, вот тебе пятьдесят рублей на постель, – сказала женщина. – Вот пакет с едой. На станции не выходи, а то отстанешь от поезда. По вагону не ходи. Куртку сними…
– Да что уж вы с ним так, как с маленьким, – не выдержала старушка, сидящая у окна напротив, которая тоже с интересом наблюдала эту сцену.
Строгая пожилая женщина, не обратив никакого внимания на ее слова, продолжала:
– Я позвоню маме, что я тебя посадила. Приедешь домой, пусть мама позвонит мне, что ты доехал.
Мы со старушкой только переглянулись и глаза опустили, так нелепа была вся эта ситуация, когда взрослого уже мужчину приводит, как маленького, пожилая женщина, которой, наверное, делать больше нечего, как только ехать в переполненном метро на вокзал, чтобы проводить такого вот «мальчика».
«Больной, что ли?» – подумала я. Подумала, пожалуй, даже с надеждой и сама себе поразилась: ничего себе – надеюсь, что человек этот болен. Но так, по крайней мере, мне была бы понятна вся ситуация. Ведь если он здоров, то почему он такой беспомощный, что сам в вагон сесть не может, что его надо с рук на руки передавать.
Он не был больным. Обычный, ничем не примечательный, действительно – «никакой» мужчина так и сидел весь вечер у окна, выполняя инструкцию – по вагону не ходить. Сдержанно, неохотно, как-то очень уж смущаясь, отвечал на вопросы словоохотливой старушки. Так же робко, просто не умея, наверное, общаться, что-то отвечал соседу, пытавшемуся поговорить с ним о политике.