На несколько мгновений он исчез из виду, проходя через лагерь, и над разведенными кострами повисло тяжелое молчание, затем послышались приближающиеся шаги обутого в сапоги солдата-испанца, и сразу за ним среди листвы ив вновь появилась высокая черная фигура.

– Это не он, – сквозь зубы проговорил Пейрак. – Это не отец д’Оржеваль.

Он даже почувствовал легкое разочарование.

Вновь прибывший был высок, худощав и казался очень молодым. Поскольку устав его ордена требовал долгого послушничества, ему не могло быть менее тридцати лет, однако он сохранил всю безотчетную грацию двадцатилетнего. У него были светлые волосы и борода и голубые, почти бесцветные глаза. Его лицо показалось бы бледным, если бы его лоб, нос и щеки не покраснели от солнца, жестокого к светлокожим людям.

Заметив графа и его жену, он остановился в нескольких шагах от них и на мгновение вперил в них взгляд, положив одну худую, изящную руку на распятие, висевшее на фиолетовой ленте, а другой держа трость, увенчанную серебряным крестом.

Анжелика нашла его наружность необычайно благородной. Ей казалось, что он похож на рыцарей или архангелов-воителей, которых можно увидеть на витражах во французских церквях.

– Я отец Филипп де Геранд, – учтиво сказал он. – Коадъютор отца Себастьяна д’Оржеваля. Узнав, что вы, господин де Пейрак, плывете вниз по Кеннебеку, он поручил мне поприветствовать вас.

– Передайте ему мою благодарность за его добрые намерения, – отвечал Пейрак.

И взмахом руки отослал испанца, который стоял перед иезуитом чуть ли не навытяжку.

– Я сожалею, отец мой, что могу предложить вам только скромное гостеприимство бивака. Но мне кажется, что вы привыкли к подобным неудобствам. Не хотите ли пройти к кострам? Их дым немного защитит нас от москитов. По-моему, это один из ваших собратьев по ордену сказал, что в Америке не надо носить власяницу, потому что ее роль прекрасно исполняют москиты и комары.

Иезуит снизошел до улыбки.

– Да, это остроумное замечание принадлежит святому отцу Бребёфу, – признал он.

Они сели неподалеку от людей, готовивших ужин и ночлег.

Но все же в стороне.

Анжелика хотела было уйти, но Жоффрей легким пожатием руки удержал ее, потому что хотел, чтобы она участвовала в беседе. Она села рядом с ним на поросший мхом валун. Женская интуиция уже подсказала ей, что отец де Геранд ее демонстративно не замечает.

– Позвольте представить вам мою супругу, графиню де Пейрак де Моран д’Ирристрю, – все с той же спокойной учтивостью сказал Жоффрей.

Молодой иезуит наклонил голову, чопорно, почти автоматически, затем отвернулся, и его взгляд устремился к блестящей поверхности воды, которая мало-помалу становилась все темнее, и на ее глади начинали зажигаться багряные отблески многочисленных костров, пылающих на берегу.

На другом конце бухты привезшие иезуита индейцы обустраивали себе ночлег.

Пейрак предложил пригласить их, дабы разделить с ними жарящихся на вертелах косулю и индеек, а также лососей, выловленных не больше часа назад и запекаемых в листьях под горячей золой.

Однако отец де Геранд отрицательно покачал головой и сказал, что они из племени кеннеба, члены которого очень нелюдимы и не любят чужих.

Анжелика вдруг подумала о маленькой англичанке Роз-Анн, которую они везли с собой. Она поискала ее глазами, но девочки нигде не было видно. Позднее она узнала, что при появлении иезуита Кантор быстро спрятал малышку и теперь терпеливо ждал окончания беседы, где-то в зарослях перебирая струны своей гитары, чтобы ее развлечь.

– Итак, – сказал отец де Геранд, – вы, сударь, провели зиму в самом сердце Аппалачей? Пришлось ли вам страдать от цинги? Или от голода? Потеряли ли вы кого-нибудь из ваших людей?