По соседству глушили пиво незнакомые парни. Шумные, весёлые, матерились через слово и взрывались таким хохотом, что хотелось вздрогнуть. Потом приметили, что рядом девочки и началось: "Что скучаете, красопеточки? Давайте скучать вместе".

Девчонки для виду поломались, но согласились присоединиться.

Алёна наскоро простилась, насочиняв про срочные дела, обещала не теряться и скорее домой, понимая при этом, что больше она, наверное, с подругами и не встретится никогда.

*** 

***

Отец приехал лишь поздно ночью. Пьяный, весёлый, зацелованный и пропахший женским парфюмом. Разговаривать с таким бессмысленно. Он и новость-то про тестя воспринял как-то несерьёзно. Повращал остекленевшими глазами, растянул и оттопырил нижнюю губу, пару раз кивнул и ушёл к себе.

Утром, правда, расспросил Алёну, Веру, позвонил Жанне Валерьевне, ещё с кем-то связывался насчёт «лучшего врача». Но всё равно видно было, что не расстроен и даже не огорчён. Мурлыкал что-то под нос за ужином.

Такое отношение покоробило Алёну. Наверное, поэтому неожиданно для самой себя она всё-таки решилась на разговор.

– Папа, я хочу у тебя кое-что спросить, – начала она, а у самой внутри всё так и задрожало от волнения.

– Да? – взглянул он благодушно, приподняв брови.

– Ты взял меня из детдома, чтобы на выборах победить?

В первый миг он заметно растерялся. Моргал, недоумённо хмурился. Потом помрачнел, напрягся.

– Кто тебе такое сказал?

– Артём, – честно призналась Алёна.

Это заявление окончательно его обескуражило.

– Ар… Артём? Наш Артём?

– Да. Он сказал, что на самом деле ты и знать меня не хотел. И если бы не журналисты и не выборы, то ни за что не взял бы меня. Что историю про вас и всё остальное выдумал твой помощник. А тебе просто надо было поднять рейтинг.

С минуту отец молчал, глядя куда-то вбок, потом глухо произнёс:

– Не ожидал я от Артёма такого, если честно.

Отец как будто вмиг осунулся и даже постарел. И взглянул на неё, как побитый пёс. Взглядом этим он словно просил: «Будь же милосердна, пожалуйста». В этот момент она сама себя ненавидела, потому что понимала, подспудно, неосознанно, что может разрушить всё, причинить боль и ему, и себе, но остановиться уже не могла.

– Так это правда?

Он не отвечал, но смотрел так, что и ответа не требовалось. Но она всё равно ждала. Чего ждала? Лжи его? Чуда? Каких-то оправданий и объяснений? Глупая…

Он молчал долго, а потом вдруг усмехнулся. Невесело, даже горько, но её всё равно это удивило.

– Врать – это ж так просто. Я даже никогда об этом не задумывался. Не то чтоб я записной лгун, но… что я тебе говорю, ты и сама всё прекрасно понимаешь. Это уже профессиональное – говорить не то, что есть на самом деле, а то, что надо по ситуации или с прицелом на что-то. Я даже сам себе верю, когда вру. А сейчас не могу. Сам не понимаю, почему, но не могу тебе соврать. Хочу, но не могу. Жанне, тестю, кому угодно – запросто, а тебе…

Снова повисла пауза. Долгая, мучительная для обоих.

– Я действительно не хотел тебя брать из детдома и взял, да, из-за выборов этих чёртовых, но ты пойми – я ведь тебя тогда не знал и даже не видел. Ты была для меня совсем незнакомым, чужим человеком. Неважны ведь причины, почему я тебя забрал. Главное, что теперь всё изменилось.

Алёне казалось, что у неё попросту вырвали сердце. Такая боль, такая невыносимая боль пульсировала в груди.

– Ты знал, все эти годы знал про меня? – выдавила она с трудом, чувствуя себя самоубийцей, который взвёл курок, приставил к виску пистолет и вопреки всем законам логики надеется на осечку.