– Угу, ты вон всю жизнь молчишь, – раздражённо оборвал её Максим. – А потом плачешь, что он тебя может из дома выставить.

– Это жестоко, – упрекнула мать.

Максим поморщился. Вот в этом вся мать и есть.

Сколько себя помнил, она вечно на что-то жаловалась, плакала по любому поводу, ныла, раскисала. А попробуешь её взбодрить, совет дашь дельный, призовёшь взять себя в руки и что-то сделать, а не просто страдать, так она сразу обижалась. Ей, сетовала она, нужны слова утешения, сочувствие, сопереживание, а не сухое руководство к действию. Максим этого и раньше не понимал, а сейчас – так тем более. Какой толк – вместе ныть и охать?

– И ты зря напомнил, что это Артём ей проговорился. У меня ведь только на него вся надежда. Раньше я хоть уверена была, что из-за Артёма Дима не станет разводиться. А теперь даже не знаю. Он так на него разозлился! Аж примчался к нам в посёлок. Так орал на бедного! Полночи орал, как будто он… ну не знаю… что-то очень ужасное совершил. Такие слова страшные выкрикивал, такие угрозы... Не посчитался даже с тем, что у папы инсульт, что мы только из больницы пришли. А теперь он с ним не разговаривает. Делает вид, что не замечает собственного сына! И плевать ему, что мальчику сейчас тяжело. Ты бы, Максим, поговорил с братом, поддержал как-нибудь?

– Обязательно поговорю, – пообещал он.

Мать вроде немного успокоилась, не обратив внимание на его тон, на выражение лица.

– Я надеюсь сейчас, что Дима перекипит и отойдёт. Простит Тёму. Сын же. Как не простить, правда?

***

Разговор с младшим братом Максим решил отложить на потом, а пока… пока у него предстояло дело поважнее.

Он долго решался, прикидывал: стоит или не стоит. Даже сам удивился собственной неуверенности, обычно совсем ему не свойственной.

Если бы он всего лишь хотел увидеть Алёну ещё раз, не мельком и издали, а по-человечески, то вполне возможно он как-то переборол бы в себе это желание, понимая, что такая встреча ни к чему хорошему не приведёт. Только душу себе растравит. Ведь скоро ему возвращаться в Калининград. А он до сих пор живо помнил, как изнывал от тоски первые полгода, с каким трудом выкарабкивался из тяжёлой хандры. И повторения всего этого уж точно не хотелось.

Но теперь, когда узнал правду, захотелось… даже не то что захотелось, возникла острая потребность поговорить с ней, объясниться, попросить прощения, пусть и запоздало. Ведь как бы ни мучился он тогда, ей-то во сто крат было хуже.

После того поцелуя в коридоре он заверил её, что теперь всё будет иначе, что в классе её никто обидеть не посмеет. А на самом деле… Максим еле слышно коротко простонал, будто у него болят зубы.

Нет, извиниться перед ней необходимо. Потому что теперь вина, которая и так-то его точила порядком, буквально разъедала нутро. Ни о чём другом он даже думать не мог.

Уединившись в своей комнате, Максим набрал её номер, который весь прошлый год порывался удалить, да, к счастью, так и не смог, рука не поднялась.

Слушая, как тянутся гудки один за другим, он гадал, как она отреагирует на его предложение встретиться. Вдруг пошлёт? Всяко может быть. И повод у неё есть на него злиться. Но она же добрая, подбадривал сам себя. И тут же спорил – но от отца же она ушла, не простила.

И почему так долго трубку не берёт? Этот номер она не знает, сим-карту он купил в Евросети в день прилёта и пока нигде не засветил. Так что намеренно игнорировать не может.

Наконец она ответила.

– Да? – голос был запыхавшийся, будто бежала. – Слушаю вас.

– Привет, – поздоровался Максим.