Слова отца эти два дня так и звучали в голове, вызывая непонятную нервозность.

Видеть его по-прежнему не хотелось, но не пойти – нельзя. Никак нельзя. Личные обиды в такие моменты кажутся ничтожными.

Денис подвёз её к назначенному часу. Алёна намеренно не приехала чуть раньше – не хотела лишних встреч и лишних разговоров. Да и пока ехали – просила Дениса не гнать, когда он вдруг спохватился, что время поджимает.

Он хоть в ритуальный зал за ней не увязался – слава богу, хватило такта.

Чмокнув в щёку – вроде нежность, а вроде и собственнический жест – Денис укатил. Договорились, что заедет к Алёне вечером.

Уж скорее бы вечер, подумала она, с тоской взглянув на серое приземистое здание.

Для себя она решила твёрдо – будет только на церемонии и на похоронах. А затем сразу уйдёт. На поминки ни за что не останется.

Перед массивными дверьми ритуального зала она вдруг заробела. Даже озноб пробрал. И неизвестно почему.

Суевериями она вообще-то не страдала, покойников не боялась. Три года назад вон целую ночь наедине с мёртвой матерью провела и ничего. Неужели так тревожно из-за отца?

Впрочем, ударяться в самокопания она не стала. Пересилив себя, приоткрыла двери. Юркнула в образовавшуюся щель и, стараясь не смотреть по сторонам, бочком-бочком вдоль стены подобралась ближе.

Людей в зале было очень много. Они стояли тесным кольцом вокруг постамента, на котором, как можно было догадаться, возлежал гроб с усопшим.

Отца, Артёма, Жанну Валерьевну она не видела. Их, видимо, загораживали чужие спины. И хорошо. Если она не видит отца, то, значит, и он её не видит.

Прощальную церемонию вёл почему-то священнослужитель, что немного удивило Алёну – ни за отцом, ни за Жанной Валерьевной, ни за остальными членами семейства особой религиозности она не замечала. Более того, отец всегда весьма категорично отстаивал свои атеистические убеждения, когда заходила речь о небоустройстве. Впрочем, то могла быть воля покойного, а с покойными не спорят.

Священнослужитель призвал родных не горевать, ибо это эгоизм, а наоборот порадоваться тому, что усопший отправился в лучший мир.

Потом предложили попрощаться с Валерием Тимофеевичем – толпа зашевелилась, люди цепочкой по очереди подходили к гробу, возлагали цветы к изножью, некоторые касались губами воскового лба покойника, и отходили, скорбя.

Алёна приблизилась, положила розы и сразу ушла, слившись с толпой уже простившихся.

Перед зданием выстроились рядком автомобили и микроавтобусы с траурными логотипами. Она узнала отцовские машины, но, следуя за группкой людей, села в один из автобусов.

Ждали минут тридцать, когда рассядутся по машинам остальные, только потом тронулись. Ещё столько же добирались до Смоленского кладбища, затем длинным кортежем проехали через кованные ворота.

Люди выходили из машин и микроавтобусов, пристраивались к каким-то знакомым, сбивались в группы. В такой толпе она не сразу нашла отца. Кивнула ему, он в ответ подал какой-то знак – вроде как, давай поговорим позже.

Она гадать не стала, просто отвернулась. Подумала, что нужно бы подойти к Жанне Валерьевне, выразить соболезнования, но ту окружали плотным кольцом многочисленные родственники и близкие друзья. Не протиснуться… И вдруг она напоролась на чей-то пристальный взгляд.

Ещё и осознать ничего не успела, но сердце уже судорожно сжалось, на долгую секунду замерло, а потом замолотило неистово, как безумное, посылая лихорадочную дрожь по всему телу. Господи, Максим!

Он стоял рядом с другими родственниками Жанны Валерьевны. Его время от времени кто-то звал, дёргал, но даже отвлёкшись на миг, он снова и снова впивался в неё взглядом.