Мысленно она уже десятки раз бросала ему в лицо хлёсткие фразы и обвинения, но вслух произнести не могла. Слова комом застревали в горле.

Жалко было и себя ту, маленькую, несчастную, никому не нужную, и, как ни странно, его. Ведь теперь он, слышно же, был искренен. И страдал по-настоящему. И она страдала. И, может, проще было бы всё забыть, простить его великодушно и попробовать, хотя бы попытаться жить, как будто ничего и не было. Но не могла.  Во всяком случае, пока. Не получалось переступить через себя. Не хватало, видимо, этого самого великодушия.

И потом, оказывается, чем дороже человек, тем сложнее простить его предательство, потому что ранит оно сильнее.

– Пожалуйста, возвращайся, – просил он уже почти спокойно.

– Я не могу… и не хочу.

Повисла пауза. Тягостная настолько, что Алёна не выдержала, нарушила молчание первая, спросив о другом:

– А как отец Жанны Валерьевны?

– Там… да плохо всё. Он в коме. Придёт ли в себя – неизвестно. Жанна просит перевезти его сюда, в платную клинику. Но врачи отговаривают. Нельзя, мол, в таком состоянии больного куда-то везти… Мы врачей отсюда пригласили, невролога, нейрохирурга… Жанна с Артёмом пока живут в его доме. Останутся там до тех пор, пока не разрешат сюда перевезти. Алёна, приезжай. Ну или хотя бы давай встретимся, лично поговорим?

– Я пока не могу. Папа, мне надо время. Не дави на меня…

После разговора с отцом вновь накатило уныние.

Вдруг отчётливо подумалось, что в целом мире она одна, совершенно одна. Нет никого, кто бы её любил, кому бы она была нужна. А это ведь самое главное для человека – быть кому-то нужным.

Отношение отца она не понимала, не верила ему до конца, пусть даже он сейчас и беспокоился.

Наверное, если бы он её не взял себе, было бы даже лучше. Не о чем было бы и сожалеть. А теперь, узнав, что такое родительская любовь и забота, очень тяжело этого лишиться. Пусть даже это всё оказалось фальшью.

***

Хозяйка, Роза Викторовна, не соврала – соседи оказались очень бдительными. Пройдёшь мимо этих бабулек, что день напролёт сидят на лавочках у подъезда, а ощущение будто тебя просканировали на томографе.

Алёна с ними здоровалась приветливо – знала же, что пожилые любят вежливость и почтение. Те отвечали, но всё равно смотрели с прищуром, подозрительно.

Яковлев с ними вообще не здоровался, так на него они и вовсе глядели, как на вторженца, от которого жди беды.

Захаживал он каждый день. Просто так – повидаться, поболтать. Приносил то шоколадку, то тортик.

Сначала его присутствие Алёну слегка тяготило, с известных пор она сторонилась людей, а непонятное внимание и попытки ухаживать и вовсе сразу настораживали, невольно вызывая тягостные воспоминания. Но затем постепенно привыкла, убеждая себя, что так и до паранойи недалеко.

Ну а потом Денис, можно сказать, спас её от разъярённой бабки – соседки снизу, да и от хозяйки тоже. Нет, ярость обеих была вполне оправдана. Алёна устроила потоп, нечаянно, но очень основательно.

Вообще, это закон подлости, конечно. Две недели практически безвылазно сидела дома, если не считать пятиминутных отлучек в магазин за углом, и всё было хорошо. А решила организовать себе маленький отдых – прогуляться в центральном парке, пока лето не закончилось, и на тебе – потоп.

Вина её, бесспорно. Утром пожарила омлет, затем решила вымыть сковороду, открыла вентель, но вместо горячей воды из крана раздалось фырканье, чихание, а потом и вовсе всё стихло.

Воду, вообще-то, и раньше отключали, но всегда уведомляли заранее. Она спустилась вниз – и в самом деле, на подъездной двери висело объявление о том, что в связи с какими-то неполадками горячего водоснабжения не будет до вечера. Поразмыслив, греть тазик или подождать, Алёна оставила всё как есть и пошла гулять. Ну и загулялась. Приехала вечером, в самый разгар событий.