Сначала она таращилась на Алёну с нескрываемым любопытством, даже чуть привстала, потом, когда та перехватила её взгляд и приветственно кивнула, отвернулась, приняв безразличный вид.

Яковлев вернулся минут через двадцать. Вручил ей колечко с ключом.

– Всё, я договорился с комендой. Можешь пока перекантоваться в пятьсот двадцатой. Пацанов моих обитель. Они вернуться недели через три, не раньше. А ты пока сходи в ваш деканат. Пусть тебе дадут комнату. Должны. Тем более у лингвистов общага не чета нашей.

– Почему?

– Ну, у нас что душ, что сортир на весь коридор в одном экземпляре. А у ваших секционка.

Алёна не знала, что такое секционка, но догадалась, что условия, видимо, там получше. Хотя условия её не так уж и тревожили. Она, конечно, успела привыкнуть к комфорту, но от сибаритства была очень далека. Да и вообще, когда в душе хаос, а сердце разбито, все эти удобства начинают казаться такой мелочью…

И это хорошо, потому что «пятьсот двадцатая обитель», как именовал её Денис, выглядела очень аскетично. Четыре койки с панцирными сетками, поставленные в два яруса, засаленные обои, облупившиеся тумбочки, драный линолеум.

– Ладно, обживайся, – Денис сгрудил сумки и пакеты у входа. – Моя комната в конце коридора, возле душевой. Захочешь чаю – велкам. Пацаны своё барахло сдали на лето на склад, чтоб абитура не расхристала. Так что, если вдруг что понадобится, обращайся.

Он подмигнул и вышел, но через секунду дверь опять открылась. Сам не стал входить, только голову всунул:

– А ещё у меня телик есть. Имей в виду.

Снова подмигнул и снова вышел, теперь уже, наверное, с концами.

На Алёну вдруг навалилась отупляющая хандра. Час, наверное, она просидела на стуле мешком, не двигаясь, глядя в одну точку.

Утром её здорово подстёгивала злость. Затем Яковлев с его весёлым трёпом худо-бедно отвлекал от тоскливых мыслей. Теперь же накатило… Ведь, ни много ни мало, мир её рухнул. Как с этим жить?

Денис ещё пару раз забегал, интересовался, не нужно ли чего. Принёс печенье и шоколадку. Потом сообщил, что уходит по делам, будет поздно, словно отчитывался, хотя его и не спрашивали.

Ближе к вечеру Алёна рискнула прогуляться по этажу, посмотреть, где тут что.

Длинный коридор с такими же как в холле нежно-зелёными стенами, казался совершенно нежилым. И неинтересным. Тусклый свет ламп дневного света. Вереница одинаковых, хлипких с виду, дверей слева и справа. В уборной ни защёлки на двери, ни кабинок. Это хорошо – сейчас никого, а потом как? Ещё и мужской туалет по соседству.

Душевую Алёна нашла в противоположном конце коридора. На двери скотчем наклеен замусоленный лист в мультифоре с графиком: «Понедельник, среда, пятница – мужской день. Вторник, четверг, суббота, воскресенье – женский».

Прикинула, что сегодня мужской день, но тут же усмехнулась. Будь даже и женский, она бы тут мыться не решилась – в дверях здесь в принципе отсутствовал запор. В тесном предбаннике оказалось темно. Лишь из самой душевой проникал тусклый свет, позволявший разглядеть, что по периметру стояли обычный скамейки, а на стенах – крючки. Разумеется, никаких кабинок тут не было в помине. Сплошной коммунизм.

В душевой тоже полнейшая открытость. Пять леек в ряд у одной стены и столько же – напротив, и никаких мало-мальских перегородок, лишь посередине длинная лавка.

Алёна решила, что переночевать она здесь, конечно, переночует. Но потом лучше снимет квартиру. Не в убогой обстановке дело, а в том, что нигде ни малейшей приватности.

Поспать толком тоже не удалось. Про постельное бельё она попросту забыла, а ложиться на голый матрас с рыжими разводами побрезговала. Задремала сидя, облокотившись на стол и пристроив голову на руки.