– Нет. Нет! – Крикнула я, отбрасывая бинт в воду и закрывая уши. – Демон! Уйди! Не хочу тебя слышать!

– Ты как ребёнок, честное слово. Думаешь, закрыла глаза и никто тебя не видит? Я внутри твоей головы. Я твой разум. Твоя душа. Твоё сердце. Ты не можешь закрыться от меня.

– Просто замолчи! – выпалила я, чувствуя отчаяние, что перехватывает горло. – И хватит посылать мне эти странные сны!

– Я не при чём. Это отголосок твоей силы, памяти о которой нас лишили. Ты видишь будущее – каким оно будет, если не изменишься прямо сейчас.

– У меня всё идёт хорошо! Скоро я искуплю вину.

– Как скоро?

– Через год!

– Или через два?

– Или через два!

– Или через десять? – издевалось отражение, кривя чёрный рот.

– Да пусть бы и десять!

– Скорее ты просто помрёшь от очередной лихорадки. Прошлая тебя едва не скосила.

– Значит так тому и быть!

– Ну а как же твой список?

– … список? – пискнула я, сжав бинт.

– Да, тот самый список, – издевательски протянуло отражение. — Список тайных глупых желаний. Ты ещё старательно пополняешь его каждый день и прячешь в щель в стене. Там есть и про конфету, и про лето, и даже про любовь. Сегодня ты ведь кое-что туда вписала после встречи с Фаирой. Дайка вспомню… а! Что-то про поцелуи, объятия, стоны и…

– Хватит! – завопила я, чувствуя, как щёки полыхнули стыдом. – Замолчи! Этот список на будущее! Не на сейчас! Сначала я заслужу прощение и…

– Элиза! – раздался вдруг в пристройке женский окрик.

Я подскочила как ужаленная, испуганно уставившись на высокую фигуру в белой мантии, которая разъярённо шла ко мне от дверей.

Белое в обители носила только старшая смотрительница Морелла. И хуже не было беды, чем попасться ей на глаза в момент “греховности”. Например… в момент, когда дурацкое отражение выводило меня на очередной бессмысленный спор.

Сейчас довольное – оно растворялось в воде. Зато Морелла уже нависла сверху, заслоняя собою тусклый свет магической лампы, горящей под потолком.

Морелла была оборотнем-росомахой. Высокой – выше любой женщины, какую я только знала. И свирепее самого голодного пса. Её чёрные блестящие волосы были гладко прилизаны и стянуты на затылке в тугой пучок.

Иногда я думала, что именно поэтому Морелла такая злая – из-за этого пучка. Он, должно быть, болезненно тянет кожу. И возможно, из-за него же она никогда не прячет звериные клыки, отчего выражение её острого лица всегда выглядит хищно, будто смотрительница готова вцепиться в чью-нибудь глотку.

Чаще всего – в мою.

– Элиза! – рявкнула она, стиснув моё плечо. Её ногти чуть удлинились и укололи кожу сквозь мантию. Голос женщины зазвучал натянуто-ласково: – С кем ты сейчас разговаривала?

– Ни с кем, – пролепетала я, не в силах справиться с удушающим страхом.

Ветер закачал створку приоткрытой двери. Пронзительно заскрипели петли.

Смотрительницу я боялась. И тем страшнее мне было, чем тише и медленнее она говорила.

– Ложь – это грех, – протянула женщина, заглянув в мои глаза. Её пристальное внимание невозможно было выдержать. И когда я отвела взгляд, она цепко взяла меня за подбородок. – Знаешь, как многоликий бог наказывает лжецов?

– …заставляет их языки гнить.

– Верно, – растянула губы смотрительница. – Так зачем ты испытываешь судьбу? Зачем грешишь, Элиза?

– Нет, я…

– Какую грязную ворожбу ты здесь наводила? Отвечай!

– Я никогда не…

– Ложь! – её ладонь хлёстко ударила меня по лицу, сбивая с ног. Я упала на колени, едва не перевернув корыто с водой. Рука у Мореллы тяжёлая, она всё-таки оборотень.

Щека у меня горела, тело дрожало. “Я заслужила, заслужила”, – повторяла я в уме, вздрагивая от обиды и боли. К глазам подкатила влага, а в горле встал удушливый ком.