Услышав мои шаги, он обернулся, и я увидела его лицо — юное, с тонкими чертами, унаследованными от матери, но с твердым подбородком и серыми глазами отца. А темно-русые волосы, аккуратно подстриженные по последней моде, обрамляли высокий лоб.

— Мама! — воскликнул он, и от звука этого слова со мной произошло что-то странное.

Внезапный прилив тепла, граничащего с эйфорией, затопил меня. Ноги сами понесли вперед, руки сами раскрылись для объятий. Это тело помнило своего ребенка, реагировало на него помимо моей воли, наполняясь необъяснимой радостью и нежностью.

— Этьен, — выдохнула я, и это было сказано не мной, а Адель, чья материнская любовь прорвалась сквозь барьеры нашего разделенного сознания.

Он бросился ко мне через комнату с непосредственностью, странной для подростка его возраста и положения, и обнял меня с неожиданной силой. Я тотчас почувствовала запах лаванды от его волос, а память Адель бросила мне образ — она сама, вшивающая мешочки с лавандой в его одежду перед отъездом в Академию, чтобы отпугнуть моль и напомнить о доме.

— Ты все-таки дождался нас, — сказала я, отстраняясь, чтобы лучше рассмотреть сына. — Почему не лег спать?

— Как я мог уснуть, не повидав тебя? — он улыбнулся, и его улыбка была копией улыбки Себастьяна, но без горечи и цинизма. — К тому же я должен был убедиться, что ты поправилась. Бабушка писала, что ты была очень больна.

Тревога в его голосе была искренней. И я поспешила его успокоить, погладив его по щеке материнским жестом, который возник будто сам собой.

— Как видишь, я в полном порядке, — улыбнулась я, испытывая странное облегчение оттого, что могу не притворяться с ним. Во мне действительно что-то изменилось при виде этого мальчика. — Расскажи лучше о практике. В последнем письме ты упоминал экспедицию к северным озерам?

Он просиял, явно обрадованный моим интересом.

— О, это было потрясающе! Профессор Ламбер позволил мне ассистировать при сборе образцов водорослей. Ты не представляешь, какие удивительные формы жизни существуют в этих водах! — он говорил с воодушевлением, которое не может подделать ни один ребенок. — Я сделал несколько зарисовок, хочешь взглянуть?

Не дожидаясь ответа, он бросился к кожаной сумке, лежавшей на кресле, и достал потрепанный альбом. Я подошла ближе, взяла его в руки и была поражена точностью и детализацией рисунков. Странные растения, морские создания, ландшафты — все было изображено с научной точностью и в то же время с несомненным художественным талантом.

— Это... великолепно, — искренне сказала я. — У тебя настоящий дар.

Лицо Этьена просияло от похвалы, и я поняла, что Адель, должно быть, часто поддерживала его увлечения, в отличие от отца, предпочитавшего более «мужские» занятия для наследника.

— Профессор говорит, что мои записи самые подробные на курсе, — с гордостью сообщил он, перелистывая страницы альбома. — Я хочу представить их на научном симпозиуме в следующем семестре. Если получу одобрение совета, конечно.

— Уверена, ты его получишь, — я сжала его плечо, чувствуя странную гордость за мальчика, которого видела впервые в жизни.

Себастьян, стоявший в дверях и наблюдавший за нашей встречей, наконец вошел в комнату.

— Так что, сын, ты теперь решил стать натуралистом? — в его голосе звучала насмешка, но не злая. — А как же юриспруденция?

— Я могу изучать и то и другое, — ответил Этьен с легкой ноткой вызова. — Многие великие ученые были также и выдающимися юристами.

— Это правда, — поддержала я сына. — Разносторонние знания только укрепляют ум. К тому же — я повернулась к мужу, — возможно, Этьену стоит самому выбирать свой путь.