Я от негодования чуть челюсть не уронила. Обернулась. Это кто тут у нас с косым зрением пожаловал? Все у меня ровно висит, а кого не устраивает, пусть сам сюда лезет и все исправляет. Ты погляди, надсмотрщиков наплодилось!

– Арки ближе к вечеру поставят, чтобы их детвора попортить не успела. А гирлянды на елочке действительно криво висят, – согласился Анатолий Вольфович.- Катенька,- окрикнул он меня, хотя не стоило, я и так уже прожигала эту троицу взглядом: мамин подлысоватый начальник, пузатый белый воротничок из городского совета и широкоплечий самоуверенный детина лет тридцати пяти с лишним, в строгом черном пальто. – У тебя вот эти звездочки не по узору расположены, перевесь их чуть правее.

– Нормально звезды висят, – сказала я тоном, не терпящим возражений. Как юрист я это хорошо умела.

– Катерина, – стал начальник строже, пряча доброжелательную улыбку. – Андрей Николаевич правильно сделал замечание, звезды висят криво.

– Раз Андрею Николаевичу виднее, так пусть сам залазит и исправляет. Заодно на собственной шкуре прочувствует, насколько это сложная работа. Не бумаги перекладывать, да, Андрей Николаевич?

Кажется, сейчас я лишила маму работы, но мне до глубины души стало обидно за всех женщин из новогоднего отряда. Стоят на морозе, работают, спину нагружают, а тут приходит какой-то хмырь и ему видите ли «криво висит». Пусть поговорит мне еще, я молчать не собираюсь. А маму все же не уволят, у нее справка от хирурга есть. Фактически она на больничном.

– Катерина, вы позволяете себе лишнее, – побелел мой начальник. – Андрей Николаевич- уважаемый человек, меценат. Четверть ёлок по городу за его счет установлены, а вы смеете так вызывающе с ним разговаривать!

– А как мне с ним разговаривать? Если человек купается в деньгах, то это не дает ему право ходить и людьми командовать. Я не его подчиненная.

Строгое лицо местной «шишки»-мецената было каменным. Он внимательно изучал меня пронзительными карими глазами, но в перепалку не ввязывался.

Пузатый мужчина в галстуке повернулся с поджатыми губами к Вольфовичу, сказал что-то типа «уволь к чертовой матери эту пигалицу» и расплылся в широкой улыбке, поворачиваясь к детине.

– Не переживайте, Андрей Николаевич, долго эта особа здесь не задержится. Идемте.

Это они меня уволить решили?! Ха, я здесь и не работаю!

– Меня и так здесь не будет! – крикнула удаляющимся фигурам. – Я маму подменяла, а у нее, между прочим, рука сломана и произошло это на производстве! Ждите трудовую инспекцию! Заодно расскажите им, почему детям приходится работать вместо своих родителей!

Я разгорячилась и готова была рвать и метать. Мало того, что работать в праздник приходится, что меня мой начальник в таком виде видел, так еще ходят тут всякие, строят из себя повелителей мира. А маме давно пора было сменить эту работу, человеку в ее возрасте нужно спокойное место.

Я жадно схватилась за ограду и немного подалась вперед, чтобы зло улыбнуться разом взглянувшим на меня мужчинам. Вольфович стал нервно теребить ворот серенького пальто, зная с кого первого спросят за весь этот беспредел. Так ему и надо, нечего было нагружать бедных женщин сверх нормы за «спасибо». Весь год они работали как проклятые, а он даже премию никому не выдал. Зато себе вон какой ремонт в кабинете отгрохал. Даже с улицы видно этот стоуровневый потолок с кучей лампочек.

– И учите, я юрист, и законы знаю! – решила забить последний гвоздь в доску. Гордо поправила сползающую шапку. И тут ковш качнуло... я не успела схватиться за перила, и меня дернуло вперед. Взвизгнула, понимая, что не удержусь и повалилась за борт с двухметровой высоты. Ноги-руки было не жалко, главная мысль - не свернуть себе шею и дожить до следующего утра. Почти новогоднее желание!