На самом деле завернутый в тряпки сверток страшно пугал ее, капля за каплей пропитывая сердце безнадежностью. Что бы там ни лежало – от этого следовало избавиться давным-давно, но фамильяр категорически отказывался.

– Ланж, подопечная моя бесшерстная, тот оборотень гнался за мной по всему подземелью, загнал в угол и едва не убил. Я чудом обнаружил маленький подкоп в стене, так и спасся. И я заслуживаю знать, что такого важного в этом треклятом свертке, что меня за него едва не задрали!

Француженка вздохнула, и сняла маскирующую вязь с коробки со всякой ерундой, с пугающей находкой на дне.

– Надеюсь, это что-то ценное, – завилял хвостом Гастон.

– Золотые слитки?

Фамильяр бросил на нее уничижительный взгляд.

– Слитки весили бы больше. Мне и ценные бумаги сойдут.

Оценив практичность своего друга, Ланж Ганьон создала проверочную вязь, пытаясь определить уровень опасности предмета, но магический фон был абсолютно чистым.

– У меня нет рук, но я лапами быстрей открыл бы сверток, – подначивал Гастон, и девушка уступила.

В покрытых грязью холщовых тряпках, перевязанных бечевкой, лежали старые дневники. Черная кожаная обложка сильно потрескалась, а листы приобрели такой оттенок, что стало ясно, как часто ими пользовались. Девушка брезгливо поддела первый дневник ногтем, но Гастон глухо зарычал.

– Что не так?

– От них пахнет так же, как и от Герца.

Девушка припомнила, что фамильяр бормотал в бреду.

– Гастон, что ты имел в виду, когда говорил…

– То и имел, Ланж. Герц не пах живым существом. От дневников исходит такой же запах.

– Черт, дружок, я почти поверила!

– Я не шучу, – злобно оскалился пес. – Герц был мертв.

– Послушай, – как можно мягче начала Соланж, – я понимаю, что мы оба многое пережили, и тебе особенно досталось. Но это же не повод впадать в религиозность! Черти и нежить – это сказки, выдумки Церкви. Мертвые не ходят по земле, они покоятся в своих могилах, что бы ты там ни почувствовал. Нет такой магии, которая смогла бы воскресить ушедшее за грань.

– Я не сошел с ума, Соланж.

– Но мы оба видели оборотня: он передвигался, разговаривал, соображал, чего не делают мертвые.

– Мы не знаем наверняка, потому что раньше их не видели. Но мы и Красного Бога не видели, а ведь верим в него!

– Ладно, ладно, – не спорила девушка. – Если ты считаешь дневники опасными, давай мы от них избавимся!

Фамильяр замер в нерешительности, но все же отказался.

– Нет, я хочу знать, что там.

– Воля ваша! – без энтузиазма ответила Соланж.

Она открыла первую попавшуюся рукопись, и поняла, что это продолжение. Пересмотрев несколько дневников, она нашла нужную, и они с Гастоном углубились в чтение.

«Московское княжество, Калуга, леса у села Ольховка, девятнадцатое января 1630 года.

Прошло ровно восемьдесят девять дней, как я очнулась в реке у родного поместья. Тогда у меня не было времени вести летопись, и все, что случилось до сего дня, я буду писать по памяти. Благо, она у меня теперь превосходная. Хотя трудно назвать благом все, что со мной произошло.

В то утро я открыла глаза, не осознав, что больше не дышу, не испытываю холода или жажды. Я еще помнила страх, объявший меня при встрече с тварью из леса. Я обманулась обликом любимой матери, но моя сестра Машенька, или Мария Федоровна, как ее величал отец, не поверила твари, и попыталась сбежать. Тварь настигла ее, но сестра не позволила ей добраться до себя. Ее закопали как отступницу, самоубийцу, не спасли ее душу, не совершили положенный обряд. Меня не нашли, и сочли мертвой. Я бы и хотела рассказать правду, чтобы мир узнал, и был готов, но твари выследили меня, и мне пришлось бежать.