Актриса шла по проспекту с двумя пожилыми женщинами, одну из них друзья сегодня утром видели на вокзале.

– Ирина Сергеевна и Антонина Борисовна – учёные из Петербурга, приехали сюда на Мандельштамовские чтения, а сейчас хотят пройти по местам, связанным с его именем, – объяснила Марина цель прогулки.

– Дарью Кирилловну бы сюда, – шепнул Ромка Лёшке. – Как в воду глядела, что мы увидим эти места.

– Я не экскурсовод, – продолжала Марина, – да официально такой экскурсии и не существует, но когда я познакомилась с творчеством этого замечательного поэта, меня взволновали его трагическая судьба и роль нашего города в его жизни. И я постаралась как можно больше узнать о времени его пребывания здесь. А потом стала делиться своими знаниями с другими людьми. Есть же Москва булгаковская и цветаевская, Петербург Достоевского, я и подумала, что должен быть мандельштамовский Воронеж. И выяснилось, что, несмотря на новостройки и огромные изменения, он существует.

– Знаете, как здорово она читает его стихи, – прошептала Катька.

Ромка терпеть не мог ни стихов, ни экскурсий, к тому же ему не терпелось поскорее попасть к родственнице Дарьи Кирилловны и поискать в её доме клад. Однако он, сам толком не понимая почему, не смог отказаться от общества Марины и пошёл за ней как приклеенный.

Она перевела их через узкую дорогу и остановилась.

– Время у нас ограниченно, поэтому начнём прямо отсюда, не станем соблюдать хронологию. Вы, наверное, знаете, что Мандельштам написал здесь книгу стихов под названием «Воронежские тетради»?

Профессорши, конечно же, были об этом прекрасно осведомлены, но девушка апеллировала к своим младшим спутникам, и Лёшка вспомнила, как что-то подобное им говорила Дарья Кирилловна, а перед отъездом она полистала мамин томик его стихов, почитала предисловие к нему и со знанием дела кивнула.

– А за что его сюда сослали-то? – шёпотом спросил Ромка у Катьки, постеснявшись обратиться к Марине. Катька закатила глаза.

– Как, ты разве не знаешь? В те времена все боготворили Сталина, а он написал про него та-акое стихотворение. Памфлет, короче. Про его тараканьи усищи. А начинался он так: «Мы живем, под собою не чуя страны…», в смысле, не имея ни на что никаких прав. Вот его и сослали сначала в Чердынь, на Урал, а потом разрешили поселиться в Воронеже.

– Сталин приказал «изолировать, но сохранить», – услышав Катьку, продолжала Марина. – Три из них пришлись на наш город. И, несмотря на вынужденную ссылку, поэт полюбил наш город. Жизнь тут стала для него своего рода передышкой перед более страшными испытаниями. И как раз вот здесь было одно из его временных пристанищ, – девушка указала на здание, следующее через дорогу за телеграфом. – До войны здесь стоял двухэтажный дом, одна из квартир которого принадлежала сотруднику НКВД, чекисту-«мышегубцу». Так его называла Надежда Яковлевна, жена Мандельштама. Он и следил за ними, и издевался. Например, ловил мышей и на их глазах поджигал.

– Бр-р, – поёжилась Лёшка, – противно-то как.

– А место это историческое. Именно здесь в 1936 году их обоих посетила Анна Андреевна Ахматова, а после написала:

– Это строки из её стихотворения «Воронеж». А останавливалась Ахматова не здесь, а у другого своего друга, он жил в конце моей улицы, она тогда называлась Поднабережной. – Катька опять хвасталась своей эрудицией.

– А где мемориальная доска? – спросила одна из женщин.

Профессорши завертели головами, брат с сестрой тоже. Когда Лёшка оглянулась, то увидела человека в клетчатой кепке, который от неё отвернулся и чересчур поспешно нырнул в подворотню. Испугался, что она увидит его? Или просто спешил?