К несчастью для Эми, я уже все решил.

Бони бодро произнесла:

– А вы можете сказать, какая группа крови у вашей жены?

– Ммм… Не знаю, пожалуй.

– Вы не знаете группу крови своей жены?

– Может быть, ноль? – попытался угадать я.

Детектив нахмурилась, а потом сделала громкий выдох, как на занятиях йогой:

– Ладно, Ник. Кое-какие меры мы уже приняли.

И перечислила их все: банковская ячейка Эми под наблюдением, ее фотография разослана, кредитная карточка отслеживается. Допрашиваются все преступники, ранее обвиненные в сексуальных преступлениях. Опрашиваются наши немногочисленные соседи. Домашний телефон прослушивается на случай требований выкупа.

Я не знал, как нужно отвечать. Пришлось напрячь память. Что в фильмах обычно говорит муж в таких случаях? Все зависит от того, виноват он или чист как младенец.

– Не могу сказать, что вы меня успокоили… Как считаете, она похищена или просто сбежала? – Я знал приблизительную статистику, знал из того же полицейского кино, в котором сейчас как будто играл главную роль. Если за первые сорок восемь часов не найдут следов, то, скорее всего, их не найдут вообще. Первые сорок восемь часов – критический срок. – Поймите, у меня жена пропала! Пропала моя жена!

Я понял, что сейчас впервые произнес эти слова так, как следовало, – испуганно и сердито. В моем отце постоянно смешивались разные человеческие чувства: горечь, ярость, презрение. Борясь всю жизнь, чтобы не стать похожим на него, я развил в себе способность не демонстрировать отрицательные эмоции вообще. Это еще одно свойство, делавшее меня похожим на овощ. В моем животе могли свиваться в клубок скользкие угри, но никто не догадался бы об этом по моему лицу и уж тем более по моим словам. На самом деле это доставляло значительные трудности: или постоянный контроль, или совсем никакого контроля.

– Ник, мы проверяем все с чрезвычайной тщательностью, – заверила Бони. – По нашей просьбе ребята из лаборатории поехали к вам домой, чтобы собрать информацию, которая позволит нам двигаться дальше. А вы прямо сейчас можете побольше рассказать о своей жене. Какая она?

На язык просились обычные слова, уместные в устах мужа: милая, добрая, хорошая, замечательная.

– Что значит какая? – переспросил я.

– Опишите ее как личность, – пояснила Бони. – Например, что вы купили ей на годовщину? Ювелирное украшение?

– Ничего не успел купить, – ответил я. – Собирался заехать в магазин днем.

Я ждал, что детектив засмеется и снова скажет «родительский любимчик», но она промолчала.

– Ладно. Ну тогда просто расскажите о ней. Она смирилась с бездеятельностью? Она… как бы выразиться? В ней очень много нью-йоркского? Она могла вести себя с кем-то резко? Могла оскорбить человека?

– Не знаю. Она, конечно, не идеальна, но и не груба. Не настолько, чтобы кто-нибудь захотел… причинить ей вред.

Так я солгал полиции в одиннадцатый раз. У Эми хватало грубости, чтобы сильно обидеть кого угодно по поводу и без повода. Это я говорю о сегодняшней Эми, лишь отдаленно напоминавшей ту веселую и легкомысленную девчонку, которой я делал предложение руки и сердца. Произошла довольно жуткая метаморфоза. Спустя несколько лет после свадьбы старая кожа вдруг свалилась на пол, и из нее шагнула новая, нервная и ожесточенная Эми. Моя жена перестала быть моей женой, она стала клубком колючей проволоки, который я, как ни старался, не мог распутать одеревенелыми пальцами. Деревенскими пальцами. Пальцами деревенщины, не приспособленной для такой трудной и опасной работы, как понимание Эми. Когда я показывал ей кровавые раны, она вздыхала и обращалась к своей тайной, хранимой в уме записной книжке, куда заносила все мои промахи, все разочарования, все недоработки и недостатки. А моя прежняя Эми, черт побери, была веселой. Она была веселой! И меня заставляла смеяться. Я уже начал забывать… И сама смеялась. Смех зарождался внизу горла, а потом рассыпался, словно звонкие наперстки. Самый лучший вид смеха, на мой взгляд. Она избавлялась от своих обид, разбрасывая их горстями, будто птичий корм. Вот они есть, а вот их уже нет.