Прежде чем мы с Эми узаконили отношения, я время от времени слышал отзывы Го:

«Это странно, но я никак не могу разобраться, что это вообще за человек».

Или:

«Ты просто на себя не похож, когда она рядом».

И еще:

«Есть существенная разница между любовью к женщине и любовью к придуманному образу женщины».

И наконец:

«Очень важно, сможет ли она сделать тебя счастливым».

Тогда Эми удалось сделать меня счастливым.

И она выразила собственные постулаты, что касается Го:

«В ней чересчур много миссурийского, не находишь?»

Или:

«Тебе нужен особый настрой для нее».

И еще:

«Она не слишком нуждается в тебе, но, сдается, больше у нее никого нет».

Я рассчитывал, что они сблизятся, когда мы вернемся в Миссури, забудут разногласия ради того, чтобы быть рядом со мной. Ни одна не попыталась. Го была юморнее, чем Эми, поэтому борьба между ними велась не на равных. Эми умна, проницательна и саркастична. Она могла разозлить меня, могла отпустить тонкую остроту, зато Го всегда заставляла меня смеяться. А это опасно, когда человек заставляет тебя смеяться над собственной женой.

– Го, я думал, мы договорились, что ты не будешь упоминать мои гениталии всуе, – сказал я. – С учетом наших родственных отношений у меня вообще нет никаких гениталий.

Зазвонил телефон. Го хорошенько приложилась к пиву, закатила глаза и улыбнулась.

– Конечно он здесь, секундочку! – И для меня изрекла: – Карл!

Карл Пелли жил через дорогу от нашего с Эми дома. Вышел на пенсию три года назад. Развелся два года назад. Приехал в наш пригород сразу после развода. Раньше он был коммивояжером – товары для детских праздников, – и я догадывался, что он, сорок лет прокантовавшись по мотелям, ощущал себя дома не вполне уютно. В бар он заходил каждый день с пакетом острых гамбургеров «Харди» и жаловался на отсутствие денег до тех пор, пока я не предложил ему наливать первый стакан за счет заведения. Просто я узнал о Карле еще кое-что: он был безобидным, но неизлечимым алкоголиком. Ему хватило благоразумия поверить, что мы не пытаемся слить в него просроченные напитки, хотя поначалу подобные предположения имели место. Целый месяц Карл не пил ничего, кроме «Зимы» года этак 1992-го, в пыльных бутылках, которые мы обнаружили в подвале. Когда тяжелое похмелье удерживало старика дома, он обязательно находил повод для звонка.

«Ники, у вас почтовый ящик переполнен. Может, посылка пришла?»

«Ники, дело к дождю, а у вас окна открыты. Может, стоит их закрыть?»

Каждый раз причина была вымышленной. Просто Карлу позарез хотелось услышать перезвон бокалов, бульканье выпивки.

Я потряс возле трубки стакан с колотым льдом, так чтобы Карл мог вообразить порцию джина.

– Привет, Ники, – раздался блеклый голос. – Извините за беспокойство. Я просто подумал, нужно вам сообщить: двери вашего дома нараспашку и кошка на улице. Наверное, так не должно быть…

Я уклончиво хмыкнул.

– Я бы сходил и проверил, – продолжал Карл, – но мне слегка нездоровится.

– Не переживайте, – ответил я. – Мне уже все равно пора возвращаться.

Путь по Ривер-роуд, ведущей прямо на север, занял у меня не больше пятнадцати минут. Иногда, въезжая в наш пригород, я невольно вздрагиваю. Слишком много домов пялятся пустыми глазницами окон – дома, что никогда не знали хозяев, или дома, имевшие владельцев, но видевшие их изгнание. Дома, ставшие пустыми, обезлюдевшие.

Когда мы с Эми переехали сюда, немногочисленные соседи соизволили нас навестить. Одинокая мамаша трехлетнего карапуза пришла со сковородой. Молодой отец тройни прибыл с упаковкой пива (его жена осталась дома с малышами). Заглянула пожилая верующая пара из ближайшего дома. И – куда же без него? – приплелся Карл из дома напротив. Мы сидели на задней веранде и любовались рекой. Обсуждали невеселые вещи: ипотечный кредит с плавающей ставкой, кредиты под нулевой процент, нулевую предоплату. Потом все обратили внимание, что только у нас с Эми есть выход к реке, зато нет детей.