Судя по тому, что окромя него мебели свободной, пригодной для сидения не было, приготовлен он был как раз для допрашиваемых. Это что же, его как преступника будут сейчас?!

- И тебе не хворать, Филимон Митрофаныч, - отозвался Колобок, постучав по столу карандашом. – Будь добр, присаживайся, да поведай нам, как так получилось, что у простого церковного слуги столько добра нажито.

- Непосильным трудом! – вскочил присевший было дьяк со стула.

- Да ты садись, в ногах правды нет! – заметил наглый хлеб, развалившись на своем месте. – И какие же такие труды у тебя?

- Дык, - начал загибать Филимон пальцы, - в суде мы присутствуем, обязаны все записывать, в думе заседаем, опять же, все пишем, всяческие дела важные творятся какие в государстве – наше дело там быть. Весь в трудах, весь в заботах, детушки малые без отца выросли, - в голосе дьяка появились плаксивые нотки.

- И много детей-то? – поинтересовался Колобок, что-то черкнув важно на бумаге.

- Так десять, господин! Жена-то вчерась еще сообщила, что одиннадцатый на подходе, а средства-то где? Ить, обнищали мы все напрочь! Она-то у меня рукодельница знатная, вышивальщица и кружевница, только этим и живем!

Яга хмыкнула себе под нос. Знала она эту знатную кружевницу – разожравшаяся до состояния доброго бегемота, жена Филимона забыла, когда нитку в руках держала в последний раз, но рожала исправно, этого не отнять.

- Домишко плохонький у нас, - заныл опять дьяк жалобно, - дети мал-мала меньше, друг за дружкой одежонку донашивают, зимой на улицу не выйти, валенок на всех нету.

- А что же, слыхал я, лодка самоходная у тебя имеется двухпалубная, - прищурился наглый кругляш.

Дьяк вновь привстал с табурета, потом опять на него рухнул и сгорбился.

- Это от зависти все! – буркнул он.  – Врут и не краснеют, ироды! Нету у меня никакой лодки самоходной! Весельная есть, этого не отнять. Люблю иногда в свободное время выйти с удочкой на середину реки, рыбки для детишек наловить. А самоходной нету, не моя то лодка!

- А чья? – вкрадчиво осведомился Колобок.

- Того не ведаю, - сухо отозвался мужчина, выпрямляясь и глядя строго перед собой. – Мое дело маленькое, я за собой смотрю, а что у других есть – мне неинтересно.

Колобок нахмурился.

- А дворец твой?

- Какой дворец? – взвился Филимон возмущенно. – Изба покосившаяся! В щели зимой снега наносит, конопатить денег нет! Ишь ты, как врут, как врут, а?! Это кто ж на святого человека напраслину-то нагоняет? Ироды!

От возмущения бороденка его тряслась, руки сжались в кулаки, да и весь он как-то подпрыгивал, сидя на стуле худым задом.

- А поведай-ка нам лучше, что ты в казне делал царской?! – зашел с другого бока Колобок.

- Не был я там! – отрезал дьяк. – Знать не знаю, где казна находится и что в ней содержится. Мое дело маленькое – знай себе служи, да лишнего не спрашивай.

- А вот люди верные другое говорят, - хитро прищурился хлебный шар. – Что не раз видали тебя с царем в хранилище.

Дьяк было приподнялся, потом осел.

- Ну, было пару раз, - нехотя сказал он, - но чисто с любопытства заглянул, посмотреть, как хоть золото выглядит, да детям поведать. Они ж у меня малые совсем, десять их, скоро одиннадцатый родится. Пойду я? Коль вопросов больше не имеется, службу исполнять пора.

- А про курицу что знаешь? – закинул удочку Колобок.

- Отродясь не видал! – перекрестился дьяк.

- И что же, в хозяйстве нету кур? – не удержалась Баба Яга от сарказма.

- Так то в хозяйстве, - ответил Филимон, обернувшись, - а про ту, что спрашивают, знать не знаю, ведать не ведаю. Пойду я. Служба.