Спустившись еще ниже, к центральному рынку, я увидел пожилого мужчину с надетыми на руки перчатками, сидящего на переносной скамейке. Перед ним, на столике, были выставлены игрушки с супергероями, возле которых не было никаких ценников. Прищурившись, он смотрел вдаль. Мужчина не притворялся, что чем-то болел и не корчил из себя человека, избитого судьбой. Вместо этого он пытался продавать ненужные для большинства вещи. Этим он меня когда-то и привлек. И каждый раз, когда я шел к набережной, кидал ему пару десятирублевых монет.

– Добрый вечер, молодой человек! – произнес он, переведя на меня взгляд.

– И вам доброго вечера! – найдя в кармане две десятки, я бросил их в пластиковую тару, стоявшую около столика.

– Сегодня благоприятный день для переосмысления происходящего, – взглянув на закат, сказал он.

Я не смог сдержать улыбки. Теперь о внутридневном предназначении, помимо соцсетей, вещают и на улицах. Впрочем, этот старик меня этим и забавлял.

– По радио сказали? – спросил я.

– Звезды нашептали, – он обратно перевел на меня взгляд, прищуривщись так, словно в озвученном смысла намного больше, чем может показаться.

Я оставил его за спиной и тихо, почти шепотом произнес:

– Завтра еще раз зайду, вдруг какие-то новые задачи на день будут.

– А они не заканчиваются. Задачи – вещь ежедневная, – сказал он, после чего я решил, что на этой позитивной ноте наш диалог должен подойти к концу.

Спускаясь вниз по улице, я ловил себя на мысли, что в последнее время я стал не большим любителем общения с людьми. Возможно, из этого складывалось написание новой, достаточно сложной для меня истории. А может я, как любой другой человек, переживший разочарование, не желал слишком много дискутировать. Понимая, что всем окружающим плевать на меня и мои заботы, не говоря уже за проблемы, задачи и чувства.

Спускаясь еще ниже, мимо ветхих домов, являющихся историческим центром Ростова, я выхватил взглядом юных цыганят. Они разбирали старый телевизор и не обращали на меня совершенно никакого внимания. Я не мог припомнить, чтоб хотя бы один раз кто-то из местных цыган просил у меня денег. Что, отчасти, разбивало закрепившийся за ними стереотип.

– Все-таки посадили кинескоп игровыми приставками? – произнес я, пытаясь пошутить и немного поднять себе настроение.

– Не, дядя, – ответил самый младший. – Пытаемся изучить эту древнюю штуковину.

Я одобрительно кивнул и опустил взгляд себе под ноги. Под правой ногой лежала матовая, серебряная монетка. Я взял ее в руки и покрутил в пальцах. В центре, с одной стороны монетки, было написано большими буквами «РУБЛЬ». А ниже, под подчеркиванием в виде пик, красовался 1861 год. Под годом меня привлекла надпись «С.П.Б.». Заключив, что это Санкт-Петербург, я обратился к цыганятам:

– Парни, это не ваша монетка?

Один из них поднял взгляд, вытер со лба пот, и, прищурившись, вгляделся в показанную мной монетку.

– Не, дядя, точно не наша, – сказал он. – Наши деньги всегда с нами, мы ими дорожим.

Я пожал плечами, засунул ее в карман, и не найдя ничего более логичного, кроме как продолжить свой путь, направился к Дону.

И миновав пару узких кварталов, я очутился на набережной.

Присев на лавочку напротив реки, я осмотрелся вокруг. Несмотря на то, что уже смеркалось, освещение все еще было выключено. Уставившись вдаль, я не двигал глазами до момента, пока не начало в них темнеть. Но то был не зрительный обман из-за долгой фокусировки, а пойманный мною переход от сумерек к ночи. Я любил так делать в сумеречный этап дня, ловя, таким образом, момент полного захода солнца.