– Ну, тогда идём, Патрик О‘Нейл, – приглашающе усмехнулся Шон.

Город встречал шумом и суетой, но суетой приятной, живой, какой-то благостной. Падди добавлял нужного настроения, охотно болтал всю дорогу, рассказывая о каждой встречной лавке, пабе, гостинице или церкви. Шон слушал с интересом, подмечал все мелочи.

Город заметно преобразился с тех пор, как он был здесь последний раз. В воздухе пахло свободой и надеждой на большие перемены.

Ирландия целую вечность жила в состоянии бесконечной войны – борьба, сопротивление, гнёт, непримиримость. Кажется, этот остров насквозь пропитался ядом ненависти. Ирландцы ненавидели англичан, англичане – ирландцев, католики – протестантов, протестанты – католиков, бедняки – богачей, богачи – бедняков… И этот список можно было продолжать бесконечно.

И вот наконец-то пришло время перемен, и Ирландия обрела долгожданную свободу. Независимость эта пока была скорее формальной, и каких-то глобальных преобразований спустя лишь несколько лет после провозглашения Ирландского свободного государства ожидать было рано. Тем более, что очередная гражданская война отгремела совсем недавно… Но всё-таки надежда на то, что вековым распрям пришёл конец, уже порхала над Дублином лёгкой белокрылой птахой.

Кажется, в эту надежду готов был поверить даже Шон Фланаган. А, может быть, всё дело было в ностальгии, нахлынувшей на Рыжего. Возвращение домой всегда затрагивает самые глубинные струны души.

– Так, значит, вы ирландец, мистер Фланаган? – рыжий мальчишка, бодро шагавший рядом, покосился на своего спутника, с удовольствием глазевшего по сторонам. – А я сначала решил, что из этих… иносранцев…

– Не любишь приезжих? – усмехнулся Шон забавно исковерканному слову.

– Я ненавижу только англичан, – широко улыбнулся мальчишка. – А остальные… Благодаря им я зарабатываю, так чего мне их не любить? Просто они потешные. Когда я вас приметил, сначала тоже принял за американца. Одеты больно не по-нашему.

– Ну… если учитывать, сколько лет я не был в Ирландии, то меня уже можно считать иностранцем, – рассудил Шон.

– А откуда вы?

– Я? Да я… поколесил уже по миру, Падди. Нынче был по ту сторону океана, в Америке.

– Ого! – мальчишка уважительно покачал головой. – Говорят, там наших много…

– Да. Хватает, – признал Фланаган. – В прошлом веке, когда был Великий Голод, люди бежали туда тысячами. Надеялись, что Америка – это рай земной. Скажу тебе, на рай эта страна совсем не похожа. Но… Лучше уж там работать как проклятому, чем умереть с голоду на родине.

– Говорят, теперь у нас будет не хуже, чем в Америке. Теперь мы сами всё будем решать, а не эти чёртовы англичане.

Шону о политике говорить не хотелось – слишком скользкая и неприятная тема. Ему гораздо интереснее была персона самого парнишки – видно, что есть характер, и смекалка, и упорство. А это уже половина успеха.

– А ты? Местный?

– Нет, из Брея, – мотнул рыжей головой Патрик. – Мои там живут. Мамка, сестры и два брата. Нас у мамки пятеро. А отца нет. Убили. Уже три года как… Так что я за старшего. Вот и помогаю мамке. На месяц приезжаю сюда, потом отвожу обратно денег, и опять возвращаюсь. У нас работы не найти. А Дублин большой, здесь каждый день на вокзале народу куча. Можно заработать, если пошевеливаться… Я мамке хорошо помогаю. Она, говорит, что я кормилец.

– А живешь где? Родичи здесь есть?

– Где придётся, там и живу. Привык уже. Летом вообще в парке можно ночевать. Зимой хуже. Мамкина тётка где-то тут, но к ней не хожу. Она не зовёт. Ей своих надо кормить. А я напрашиваться не стану. У нищих тоже гордость есть. Вот когда-нибудь я обязательно разбогатею, и куплю нам дом здесь, в Дублине, и всех их сюда заберу…