И тут мы поняли – будут бить! Сначала мы бешено принялись восстанавливать первоначальное непотревоженное состояние, но это было невозможно. И тут меня вдруг осенило:

– Вить, а кости то колотые!

– То есть как?.. А может они трапезу устраивали.

– И покололи кости покойному?

– Но может они с ним положили…

– Где же тогда его кости?

Никаких других костей больше не было и мы начали соображать, что опять промахнулись.

Уже на другой день выяснилось, что это – жилище и никто нас не бил, потому что до очагов мы в тот день не успели добраться и разобрать. А могильник мы все-таки нашли, но уже потом, в конце экспедиции, когда стали опытнее.

Наконец, наступили последние дни нашей жизни в Макарово.

«АВГУСТ. 22. ВОСКРЕСЕНЬЕ. МАКАРОВО

С утра варили борта лодок. Сегодня в последний раз повозились на Макарово-III. К семи часам вечера лодки готовы к спуску. Их уже назвали – первой, самой большой и тяжелой дали имя «Шмыгумба» (в честь одного из членов нашей экспедиции), другой, поменьше – «Синенький Пао». Сделали торжественный спуск флота на воду. Ура! Можно плыть – они, оказывается, текут, но не тонут». (Из дневника).

В последние дни много говорили о Шишкинских писаницах, где нам предстояло поработать. Мы утомили нашего Петровича всякого рода вопросами, и он уже только отмахивался руками: «Сами увидите».

«АВГУСТ. 21. ВТОРНИК МАКАРОВО ШИШКИНО.

В 15.30 флотилия тронулась. Первой пошла «Шмыгумба», за ней – «Синенький Пао» и наконец – «Нептун».

В Муе остановились минут на 20. Зачистили обрыв (здесь были отщепы) – ничего. Значит, моет из другого места. Времени мало – пошли дальше. В 16 часов уже в Кистенево. Добили старые шурфы и снова вперед. В 20 часов мы уже разбили лагерь у знаменитых скал в Шишкино» (Из записей в дневнике).

На другой день, где-то около полудня, Петрович отпустил нас на писаницы. Мы заметались что одевать, что обувать, а фотоаппараты, где мазь от комаров и т. п. Все же вскоре мы оказались на скалах. Посмотреть хотелось абсолютно все. Мы спешили, карабкались. задыхались Паша Шмыгун восклицал: «Нет, это все равно, что за день обойти Эрмитаж!» Увидеть мы успели много: добрались до знаменитой «палеолитической лошади», нашли «больших лосей», облетевшую весь мир «голову лося», отыскали «чудище бездны», «быка», лодки, птиц. Детально рассмотрели творении курыкан: «сцену перекочевки», «хоровод», «всадников со знаменами», «всадников с верблюдами» и мн. др. Впечатлений всем хватит до следующего раза. А я не сомневаюсь, что, кто был там, захотят приехать еще раз. Больше всего мы задержались у лосей, лошади и быка, а также у сцены перекочевки. У курыканских писаниц вспыхнул ожесточенный спор, когда Паша заявил:

– Я думаю, дети скорее бы разобрались в этих рисунках.

– Почему?

– А вот ты гадаешь, лошадь это или лосиха, а дети сразу скажут, что это лошадка.

– Ну, ты это брось, Паша!

– А ты не заводись! Ты когда-нибудь видел детские рисунки? Нет? А я видел, и много.

– И ты хочешь сказать – похоже?

– Хочу. Это же зарождение искусства. Примитив. Человек рисовал тогда то, что видел – дети тоже рисуют, что видят.

– Паша, а тебе не кажется, что они видят по-разному?

– Не знаю, но рисуют одинаково.

– Да где же одинаково? У курыкан уже развитое искусство и свой стиль, очень броский и специфичный, например: рисует он лошадь, гак мордочка у ней обязательно маленькая и горбатая, туловище вытянуто и сужается к крупу, грудь большая и прямоугольная…

– Думаешь, у детей стиля нет, ты плохо знаешь детские рисунки.

Чтобы окончить спор, у нас не хватало знаний, и мы остались при своих мнениях. Только мне все же казалось, что где-то внутри Паша не верил до конца и то, что говорил. Нелепый спор у нас возник, когда мы были на писаницах. Мы еще возвращались к нему, когда нам посчастливилось быть на Манхае, разговор тогда получился более серьезный.