Были у нас еще баян и две песни: одна песня – про облака и мы ее пели, когда начинался дождь, а вторая – «Порвали парус» – ее мы пели всегда и всегда только первый куплет. В Верхоленске мы остановились только с тем, чтобы пополнить припасы и подождать «Шмыгумбу», которая отстала. Но задержались, а «Шмыгумба» пронеслась мимо, не заметив нас. Наши же крики не имели успеха, ибо Паша – капитан «Шмыгумбы» пел в это время вышеуказанную песню, а его единственный матрос Витя Ветров сидел на веслах и еще что-то учил вслух по-французски.

Часа через два мы покинули Верхоленск и налегли на весла. Прошли несколько деревень, а «Шмыгумбы» не видно. Петрович начал сердиться: по времени уже пора разбивать лагерь, а мы не можем их догнать. Уже смеркалось, когда мы увидели костер и ребят. Лагерь был разбит, а они бросились к нам с криками: «Могильник! Мы нашли могильник!»

Да, это был могильник, вернее захоронение. Оно находилось в устье ручья Ямного – часть скелета торчала прямо из террасы под Леной, там же виднелся кусочек керамики. «Неужели не будем копать?» – спросил Витя. «Нет, раз уж нашли, будем брать. Да и вам это нужно», – ответил Петрович.

Весь следующий день копали захоронение. Каждую минуту мы делали маленькие сенсации – находили то наконечник, то фрагмент керамики. Наконец, разобрали плиты и показался скелет. «Ну вот он, заулыбался», – сказал Петрович. Захоронение относилось к Глазковской культуре (т. е. 2000— 1500 лет до и. э.). Скелет лежал на левом боку и был ориентирован по линии северо-восток – юго-запад. Принадлежал он, очевидно, богатому человеку, череп и грудная клетка которого со временем были разорваны плитами. Вместе с ним мы обнаружили три нефритовых кольца и четыре расположенных попарно (широкий, короткий – узкий, длинный) наконечника. К захоронению, возможно, относилось семь наконечников – четыре из халцедона, два – из яшмы и одни кремневый. Кроме того, под захоронением мы выбрали более поздние культуры, к которым относились еще пять наконечников: среди последних один был железным. На утро следующего дня мы сняли план захоронения и сделали несколько снимков, после чего плавание продолжалось.

Мы успели дойти только до Жигалово – там нас ждала телеграмма, из содержания которой следовало, что шефа отзывают читать лекции, а равно экспедиции конец. Все пришлось бросить – лодки и даже наш баян поставили на берегу на видном месте. Как ни жалко, но бросили и Бабрика, относительно которого впоследствии мы составили некролог следующего содержания: «…Имеем с прискорбью сообщить о безвременной кончине старейшего члена нашей экспедиции Бабрика Скотта. 4 сентября 1971 года».

Дни нашей экспедиционной жизни пролетели, как один час прекрасной сказки. Наступила последняя ночь, последние часы нашей экспедиции. Спать никто не хотел. Мы натаскали кучу дров и разожгли костер. Огонь то яростно, то весело трещал в степной тишине, но нам было грустно. «Всегда, – вздохнул Петрович, – и вот так всегда наступает конец экспедиции. Последний день, последняя ночь, последний костер. Дядя Мишенька (М. М. Герасимов) очень не любил конец экспедиции. Выйдет из палатки, старый, больной, о палку обопрется и долго смотрит на огонь. Вы заметили? Огонь никогда не бывает один и тот же!»

Да, мы заметили. И еще многое мы заметили в это лето и поняли такое, что можно увидеть и попять только в экспедиции.

В. Лынша, студент II курса исторического факультета

Иркутский университет, 1972, 24 марта (№9), С. 4.

У юных краеведов города Байкальска из средней школы N9 11 давно зародилась мысль создать краеведческий музей. Это желание преподаватель истории Галина Владимировна Горчакова одобрила. Вокруг нее стал сколачиваться дружный коллектив учащихся, любителей истории. Сережа Мозылев, ныне воин Советской Армии, Тамара Харыкина, учащаяся медучилища, Петя Боханов, будущий археолог, он учится в Иркутском госуниверситете, Оля Февральская, Наташа Самодурова и многие другие питомцы этой школы заложили основу музея.