– А вы здесь кем… обитаете? – спросил я. – Домовым?

– Ещё чего! – обиделся дедок. – Какой я тебе домовой? Нешто ты никогда леших не видел?

– Вы леший? – удивился я. – Что-то я не припомню сказок о лешем…

– А мы не сказки, – усмехнувшись, произнёс дед, – мы – быль.

– Быль? – я задумался. Я, наверное, не туда забрёл. Быль вне моей компетенции. Но интересно: леший – быль! – Ну, раз вы леший, значит, все лесные тропки-дорожки знаете?

– А как же! – усмехнулся дедок-леший.

– Так может, подскажете мне, как найти самого-самого главного во всех сказках?

– Подсказать? Отчего бы не подсказать? – усмехнулся леший. – Даже проводить могу… Но недолго: делов у меня много.

– Вот спасибо! – обрадовался я.

Дед потащил меня через лес. Я едва поспевал за ним. Идти было легко, хотя лес не потерял дремучести: вокруг оставалось тот же бурелом, что и раньше. И шли мы не по тропинке, а напрямик, через кусты и заросли. Но они расступались, пропуская нас.

Жизни в лесу стало намного больше: просыпаясь, начинали перепархивать с ветки на ветку птицы; прошуршал в траве ёж, наоборот, укладываясь спать. Заяц, выскочив из кустов, удивлённо повёл ушами и снова скрылся в кустах.

Всё это было интересно само по себе: часто ли я, городской житель, бываю за городом? Но ещё большее очарование придавали происходящему речи старичка, знавшего всех птиц и зверей в лицо. Он разговаривал с ними беспрестанно, то спрашивая, то отвечая: я заблудился в бесконечных отрывочных диалогах. А кое-кому дед шептал на ушко – как, например, белке, спустившейся с еловой ветви ему на ладонь и что-то тихо процокавшей.

Если раньше у меня были какие-то сомнения в том, что дед может меня обмануть, то сейчас я удостоверился: он действительно леший. Кто другой может свободно общаться с лесными жителями? Не лесник же. Хотя хороший лесник в чём-то сродни лешему.

С каждой минутой мне нравилось здесь всё больше и больше. Хотя и неясная тревога не оставляла. Нет, она шла не от старичка-лесовичка, а находилась вне его, была как бы рассеяна в окружающем пространстве.

Посветлело: похоже, лес заканчивался. И леший остановился.

– Дальше – по тропинке, – указал он.

– Спасибо, – поблагодарил я.

– Ну, бывай! – вздохнул дедок.

– До свиданья, – отозвался я.

Молодая ведьма сидит в кресле и сосредоточенно грызёт ногти на руках.

– И черти его не взяли! – вдруг восклицает она, на секунду отрываясь от увлекательного занятия.

Старая, до того нервно шагавшая по комнате, останавливается и насмешливо смотрит на неё:

– Ты хотела, чтобы его черти взяли? – И столько сарказма в её голосе, что у молодой живо пересыхает в горле. Она шарит под креслом и вытаскивает оттуда бутылку лимонада.

– Чёрт знает что, – бормочет она, то ли читая этикетку, то ли просто так, размышляя вслух.

Делает несколько глотков из бутылки, после чего опять грызёт ногти, закусывая лимонад. Потом снова запивает.

– Делать будем по-моему, – решительно говорит старая ведьма и подходит к котлу. Берёт кочерёжку и разгребает перемигивающиеся угольки в стороны. Обматывает руки фартуком, снимает котёл с огня и ставит посреди комнаты на табуретку.

Шёл я всё лесом, лесом. Лес был дремучим, чрезвычайно дремучим: он бесперестанно дремал, а временами даже чуть всхрапывал. И ни веточки, ни листочка не колыхалось в нём.

Замечание моё особенно справедливо для листочков – они, если и захотели, не колыхнулись бы. Потому что вокруг сплошняком стояли одни ели – вековые, двухвековые, трёх… А которые не стояли, те лежали в буреломах.