Главным открытием к концу первого дня пребывания в сказках было то, что они дискретны. То есть каждая имеет более или менее очерченные границы, зону влияния, за пределы которых герои не выходят. А если и выходят, то с ними ничего произойти не может; в чужих сказках они исполняют роль статистов, массовки.

Раньше я ничего подобного не замечал, но раньше и не был столько времени в сказках, тем более в разных. А бытовые настолько похожи друг на друга, что границ не заметно. И в сказках о животных: звери везде звери. А если честно признаться, не присматривался я к сказкам.

Но в волшебных сказках я был всего два раза. Один раз с шефом, чисто ознакомительно, и один раз с Сидорчуком: разбирали какой-то конфликт со Змеем Горынычем.

Я, помнится, тогда не стал вникать в суть вопроса: моё присутствие свелось к тому, что я поставил подпись на каком-то пергаменте с зелёной восковой печатью. Хотя подпись мог бы поставить и в Конторе: привёз бы Сидорчук бумагу, я бы и подписал.

Я ему так тогда и сказал. А он ответил, что вопрос хоть и не очень важный, однако решать его необходимо строго комиссионно, причём комиссией минимум из двух человек, для чего он меня и взял. А если привозить бумагу в Контору ради одной моей подписи, то ему, Сидорчуку, пришлось бы мотаться в сказки дважды, а это вовсе не с руки. Да и экономии командировочных средств не получилось бы, и нас бы не поняли. Тем более что в этом случае затягивалось решение вопроса по времени.

«И ничего с тобой не случилось, прогулялся», – добавил он.

Настроение у него тогда было отвратительным, у меня тоже, так что мы едва не переругались.

Но потом он пришёл с бутылкой вина, и мы распили мировую. Я поставил ответную, признал, что был не прав в первую очередь, просто личные обстоятельства складывались так, что ехать не хотелось. Правда, в целом поездка получилась удачной: обернулись одним днём, хотя командировку выписывали на три.

Из поездки мне запомнилось одно: я выяснял, хотя и не выяснил, почему Змея Горыныча называют Змеем Горынычем? Не помню только, у кого выяснял: у Сидорчука, у самого Змея Горыныча, или у кого-то ещё? Если у Сидорчука, то в сказке или по возвращении? Впрочем, неважно.

А может, и выяснил, но позабыл. То ли оттого, что Змей Горыныч живёт на горе, то ли оттого, что в нём горит огонь, то ли по какой третьей причине.

Пели русалки что-то до боли знакомое: не то из оперы «Русалочка», не то нечто народно-старинное, а, может, и современную стилизацию вышеназванного. Будь у меня абсолютный слух или музыкальное воспитание, а не жуткие нелады с тем и с другим, я обязательно сказал бы, что они поют.

Я принялся вспоминать, в какой сказке встречаются русалки, но ничего не вспомнил. Должно быть, из приключений Ивана-дурака. Или Ивана-царевича. Мало их там, вернее, тут, имеется?

Из мельницы вышел некто высокий, обсыпанный мукой с головы до пят, и остановился, озирая окрестности.

Я подошёл поближе, поздоровался. Мне не ответили.

– Вы здешний мельник? – спросил я.

– Какой я мельник, – человек махнул рукой и побрёл к пруду. Наверное, умываться. Во всяком случае, я бы на его месте подумал прежде всего об умывании.

Когда он, не раздеваясь, плюхнулся в воду, русалки смолкли. Я прождал долго: мне хотелось поговорить с ним, выяснить, кто он такой, что делает на мельнице, и тому подобное, но он не выныривал. По моим внутренним ощущениям прошло с полчаса, хотя по часам – не более пятнадцати минут.

Русалки молчали, должно быть, уплыли вверх по течению. А может, нырнули вслед за нырнувшим – защекотать? Функции русалок я представлял себе весьма смутно. Или это кикиморы щекочут? В памяти незамедлительно всплыло: